жертвы.
Около трупа валялся пистолет Симона.
— Тебе везет, разбойник, — пробормотал сквозь зубы дон Луис. — Ты выстрелил раньше, чем Я-Бон смог тебя задушить. Но еще не все кончено. Теперь ты сможешь пропеть отходную самому себе, Диодокис.
И добавил в порыве искреннего горя:
— Бедняга Я-Бон! Тогда в Африке он спас меня от неминуемой смерти, а теперь умер, исполняя мой приказ. Бедняга! Бедняга!
С помощью Патриция он перенес труп в маленькую комнатку рядом с залой.
— Сегодня вечером, капитан, — сказал дон Луис, — когда драма будет окончена, мы предупредим полицию. Теперь же нужно думать о том, чтобы отомстить за него и за других.
Потом он принялся тщательно осматривать землю. Несколько раз он возвращался к Я-Бону и с особым вниманием рассматривал его обувь.
Бельваль в это время усадил Симона у стены дома и пристально разглядывал лицо своего врага. Во время борьбы его темные очки упали, и вот, наконец, перед ним был Симон Диодокис. Это он с торжествующей улыбкой смотрел на них с Коралией через отверстие в крыше дома, он, точно дикий зверь, утащил его любимую в какую-то дыру, чтобы потом вдоволь насладиться своей добычей.
Я-Бон, вероятно, очень сильно сжал его горло, так как дышал Симон с трудом.
— Обыщите его, капитан, — сказал, подходя к ним, дон Луис.
Патриций с видимым отвращением повиновался.
В боковом кармане оказался бумажник, который он молча протянул дону Луису.
В бумажнике был паспорт на имя греческого подданного Диодокиса с фотографией. Те же очки, те же длинные волосы… На паспорте стояла печать префектуры. Кроме того, в бумажнике были деловые бумаги, расписки, все на имя Симона, и письмо Амедея Вашеро:
«Дорогой господин Симон!
Я выполнил ваше желание. Одному из моих приятелей удалось сфотографировать в лазарете Патриция и госпожу Эссарец, когда они были рядом… Я очень рад, что все это удалось, так как знаю, какое удовольствие это Вам доставит. Когда Вы, наконец, скажете правду Вашему сыну? Воображаю, как он будет счастлив».
Внизу была приписка, сделанная рукой Симона: «Еще раз обещаю себе, ничего не открывать моему сыну, пока не будет отомщена моя невеста Коралия и пока Патриций и Коралия Эссарец не будут иметь право любить друг друга и соединиться!»
— Это действительно почерк вашего отца? — спросил дон Луис.
— Да, — ответил Бельваль, волнуясь. — И им же написаны письма к Амедею Вашеро. О, какой ужас! И именно этот человек, этот разбойник…
Симон пошевелился. Несколько раз веки его дрогнули, он открыл глаза и увидел Патриция.
— Коралия? — глухо спросил тот.
И так как Симон, видимо, не понял, еще не совсем придя в себя, он повторил:
— Коралия? Где она? Вы спрятали ее? Она, быть может, сейчас умирает.
К Симону мало-помалу возвращалось сознание.
— Патриций, Патриций! — произнес он слабым голосом.
Он осмотрелся вокруг, заметил дона Луиса, потом, очевидно, вспомнил все подробности борьбы с Я- Боном и снова закрыл глаза.
Но капитан тряхнул его за плечо.
— Отвечайте! Ваша жизнь зависит от вашего ответа!
Глаза Симона, воспаленные, с покрасневшими веками, открылись опять. Он поднес руку к горлу, показывая, как ему трудно говорить. Наконец, сделав усилия, произнес:
— Это ты, Патриций? Я так долго ждал этого момента! А теперь мы точно два врага…
— Два смертельных врага! — яростно повторил Бельваль. — Между нами стоит смерть Я-Бона и, может быть, Коралии. Где она? Говорите, или…
— Это ты, Патриций? — тихо повторил Симон.
В отчаянии Бельваль опять схватил его за плечо и сильно потряс.
Тут Симон увидел бумажник, который капитан держал в руке, и спросил, будто не слыша обращенного к нему вопроса:
— Ты, значит, нашел письма, Патриций, и знаешь, какие священные узы нас соединяют?
Тот с ужасом посмотрел на него.
— Не смейте так говорить! Этого не может быть… не должно…
— Но это правда, Патриций!
— Ложь! — Это ложь! — закричал Бельваль, не имевший больше сил сдерживаться. — Ты просто разбойник, иначе к чему бы этот заговор против меня и Коралии?
— Я был не в себе, Патриций. Временами меня покидал рассудок… Все, что я пережил за эти годы, не могло пройти бесследно. Прежде всего смерть моей Коралии… Моя жизнь подле Эссареца была непрерывной мукой и, кроме того, золото… Разве я собирался убить вас обоих? Не помню! То есть помню нечто вроде сна, и этот сон был так похож на то, что случилось давно… Безумие — это наивысшее наказание, посылаемое небом, так как оно заставляет поступать вопреки своей воле… Так ты говоришь, что все это произошло в маленьком домике с садом? Да, да, я припоминаю теперь, что мне снова пришлось пережить то, давнее, но теперь мучителем был я сам. Какая пытка, о Боже, сознавать свое безумие!
Он говорил это тихо, почти про себя, с частыми остановками, и на лице его отражались мучительные переживания.
Бельваль с возрастающим волнением слушал Симона, а дон Луис не спускал с него глаз, точно желая проникнуть ему в душу.
Симон продолжал:
— Патриций, мой бедный сын… Я так тебя любил, а теперь нет для меня худшего врага, чем ты… И как же иначе? Как ты сможешь забыть! Ах, зачем меня не заперли после смерти Эссареца. Именно тогда я начал терять разум.
— Стало быть, это вы его убили? — спросил Патриций.
— Нет, нет, не я. Это другой отомстил за меня.
— Кто?
— Не знаю. Не будем об этом говорить. Мне так больно… Я столько выстрадал после смерти Коралии…
— Коралии? — воскликнул Патриций.
— Да, той, которую я любил… Что же касается маленькой, я за нее страдал тоже. Она не должна была выходить замуж за Эссареца.
— Где она? — прошептал Патриций со сжавшимся сердцем.
— Не могу тебе этого сказать.
— Значит, она умерла? — с гневом воскликнул Бельваль.
— Нет, она жива, клянусь…
— Так где же она, в таком случае? Все остальное идет не в счет. То прошлое, а теперь это касается жизни человека, моей Коралии!
— Слушай…
Симон бросил взгляд на дона Луиса и сказал:
— Пусть он уйдет!
Дон Луис рассмеялся.
— Матушка Коралия спрятана там же, где золото. Спасти ее — значит узнать, где оно.
— Ну так что же? — холодно спросил Патриций.
— А то, капитан, — ответил с некоторой долей иронии дон Луис, — что вряд ли вы согласитесь отпустить этого достойного старца одного, даже если он и пообещает вернуть вам матушку Коралию.
— Нет!
— Вы не питаете к нему доверия, капитан, и вы правы. Он, хотя и называет себя безумцем, но дай Бог
