чтобы утешить ее, ты думаешь о своем утешении. Возвращаясь к прерванному разговору, она спросила:
– Ты долго ждал?.. Так досадно получилось… Он испытующе поглядел на нее:
– Теперь я останусь у тебя надолго.
Она встрепенулась от радости:
– Хоть навсегда… Он мотнул головой в сторону окна:
– Вот именно, пока не поселюсь по соседству. Она не слышала, думая о чем-то своем.
– А дома о тебе не будут беспокоиться? Он поглядел на свои ботинки:
– У меня нет дома…
– Да нет, я говорю о твоей жене… О моем страдании. О безумии и пуле, истраченной понапрасну. Ждешь от меня унизительного признания. И увидишь, что теперь стало еще труднее проникнуть в душу, которая была закрыта для тебя прежде. Но какой смысл лгать, когда газеты обо всем уже раззвонили?
– Я же тебе сказал: у меня нет дома… Задумалась. Глаза заблестели от радости. А мне отвратительна твоя радость. И я вижу, что под глазами у тебя морщины.
– Развелся? Он с досадой махнул рукой.
– Еще давно, когда был в тюрьме… Слушай, давай не будем об этом…
– Дрянь! – злобно сказала она. – Таких, как ты, положено ждать, даже если они осуждены на вечную каторгу.
А ты – хитрая. Но таким, как я, не нужна жалость. Не смей меня жалеть. Пулю вот жалко – сгубила невинного человека…
– Ну, положим, я сам перед ней во многом виноват…
– Все равно она тебя не стоит. Вот это верно. И никакая другая женщина тоже. Но она полна жизни, а ты стоишь над пропастью. Слабое дуновение – и ты погаснешь. И я не испытываю к тебе ничего, кроме жалости.
– Меня никто не должен здесь видеть…
Она засмеялась, обрадованная, что наконец-то его заполучила.
– Я спрячу тебя так, что никто не найдет…– И вкрадчиво спросила: – А ты ничего не натворил?
Он презрительно дернул плечами.
– Я приготовлю тебе поесть.– Она встала.– У меня всего полно. А помнишь, как сухо ты со мной обращался раньше?
– Мне было не до любви.
Она бросила на него укоризненный взгляд:
– Разве есть на свете что-нибудь важнее любви? Я говорила себе: у него каменное сердце. И все-таки, когда тебя посадили, никто по тебе так не убивался, как я…
– Наверное, потому я к тебе и пришел. Она рассердилась:
– Да ты же встретил меня случайно!.. Небось даже забыл о моем существовании!
Он притворно нахмурился.
– Думаешь, мне некуда больше пойти?
Ей стало его жалко. Она подошла, погладила его по щеке и, извиняясь, сказала:
– «Дразнить зверей запрещается!» Я совсем об этом забыла. Как у тебя горит лицо! И все обросло щетиной… Что, если тебе принять холодный душ?
Он улыбнулся. Против душа он не возражал.
– Тогда марш в ванную! А я пока накрою на стол. Ужинать будем в спальне, там как-то уютней. И окно там тоже выходит на кладбище…
X
Могилы, могилы до самого горизонта… Надгробия словно руки, простертые к небесам в мольбе и страхе, хотя им-то уж, кажется, нечего бояться. Город молчании и истины. Перекресток, где сходятся все пути счастливцев и неудачников, убитых и убийц. Обитель, ставшая вечным приютом и для полицейских и для воров, в первый и последний раз мирно почивших рядом… Hyp безмятежно похрапывает и, видно, не проснется уже до утра. И в этой тюрьме я буду сидеть, пока обо мне не забудет полиция. Вопрос только в том, забудет ли она?.. Смерть это тоже измена, измена жизни, а могилы затем, чтобы оставшиеся в живых помнили об измене. Но я и так не забываю… Набавия, Илеш, Рауф… Впрочем, после того нелепого выстрела я и сам подобен. мертвецу. А ведь предстоит стрелять еще, и не один раз…
Позади раздался громкий зевок, почти стон. Он обернулся. Hyp сидела на постели – полуголая, встрепанная, растерянная. Увидела его, облегченно вздохнула:
– Мне приснилось, что тебя опять нет и я как безумная тебя жду…
– Это только во сне,– мрачно отозвался он,– а наяву все наоборот: ты уходишь, а я тебя жду.
Она вышла в ванную, потом вернулась, вытирая на ходу лицо и мокрые волосы. Принялась краситься. Он пристально разглядывал ее. Совсем другое лицо стало: веселое, молодое. Она ему ровесница – под тридцать, но, чтобы казаться моложе, идет на прямой обман. Сколько глупостей и подлостей делают люди в открытую. А вот воруют почему-то втихомолку. И это очень жаль. Он проводил ее до дверей.
