ним'. 'Именно с ним, но потому что он еврей'. 'Надындивидуально'. 'Надындивидуально'. 'Избранный народ'. 'Ну да. Избранный на то, чтобы на нем опробовать все, что потом распространить на человечество. Бога. Деньги. Сына единственного под нож, Содом обустроить, брата продать в рабство, уйти по дну моря, схватиться с Голиафом, питаться из клюва ворона. Рассеяться, как пыль, растить пейсы, чтобы их вырывали, беременеть, чтобы вспарывали живот, ждать мессию, чтобы сгореть в печи, - сперва пусть евреи. Пройдет с ними, тогда дадим всем. Как проверка новых лекарств'. 'Англичане, ты считаешь, на это не годятся. Французы?' 'Понимаешь: не фирма. Джинсы должны быть американские. Только. Французские элегантнее, тайваньские дешевле, но настоящие - made in USA'. 'А я, ты хочешь сказать, не USA'. 'Ты нет. И я нет. Вместо тебя может быть другой. Немножко получше, немножко похуже. И вместо меня. Мы версии. Версия Максим, версия Елизавета. Ты же не будешь спорить, что где-то на Земле может быть тот твой тип или мой тип, которого мы версии'. 'В Иерусалиме?' 'Ну а где еще? В Канаде? В Казани? Люди знают только то, что знают евреи. Не индивидуально. Индивидуально Вагнер гениальнее Мендельсона, Аристотель умнее Спинозы. Индивидуально этот Йоэль Вайнтрауб мне нравится. Но тянет меня к нему не потому, что он - он, а потому, что он еврей. Как еврей он знает, кто такие люди, и как с ними жить, и как жить без них. Как кого-то из них любить - и как не любить. И что значит, когда тебя любят - и когда тебя не любят. Как конкретный Йоэль Вайнтрауб он может совершенно ошибаться, он может быть дураком, ничтожеством, но даже то, как он ошибается, как глуп и как надут, образцово. Made in USA. Made in Jerusalem. Made in the Bible. 'Сделано в Библии'. А этот к тому же не дурак и не ничтожество'.
Наконец, после очередного вшестером ужина у костра ситуация взрывается: когда Максим встает, чтобы идти в палатку, Лиза не двигается с места. 'Ты что, придешь позднее?' 'Нет'. 'А где же собираешься ночевать?' 'Где-нибудь'. Максим быстро уходит в темноту, оставшаяся компания некоторое время сидит в тишине. Первым ее нарушает Молотков: 'Давай догоняй, пока есть время'. 'Уже нет'. 'Это тебе еврей голову заморочил'. 'Не он мне, а я ему'. 'Вот что, вступает Вайнтрауб, - я быстренько вещички соберу, а ты, - обращается, перейдя на немецкий, к Штольцу, - подбрось меня до Вентспилса'. В это время мимо них с ревом, на предельной, какую позволяет дорога, скорости проезжает машина Максима. Секундная растерянность, озабоченность, сосредоточенность.
'Тогда и девку с собой забирай', - говорит Молотков. 'А что мне с ней делать? - отвечает Вайнтрауб и поворачивается к Лизе. - Что мне с вами делать? Я ближайшим автобусом в Ригу и первым же рейсом в Тель-Авив. Долга у меня перед вами нет, а вы мне обуза. Точно так же и сами можете отсюда уехать'. 'Да и вернется за вами Максим, - включается Айвар, - тогда что нам ему говорить?' 'Он не вернется', - отвечает она уверенно. 'Тем более, говорит Вайнтрауб. - Нечего вам на ночь глядя ехать, утром уедете. По-немецки Штольцу: - Отвезешь ее утром?' 'Ни ее утром, - отвечает Штольц, ни тебя сейчас. Не впутывайте меня. Это ваши дела, я здесь иностранный гражданин, и мне проблемы не нужны'. 'Мне кажется, - вступает Айвар, спешка сейчас ни к чему. Выспимся, утром на свежую голову все само решится'. 'В таком случае я уйду пешком', - это Вайнтрауб. 'Куда?' - Молотков. 'Если так, то и я с вами, - твердо заявляет Лиза. - Если Максим все-таки вернется, он меня убьет. Ну не убьет, покалечит'. 'Это если мы ему позволим, - говорит Молотков с гонором. - Вайнтрауб, но с чего ты-то так затрясся? Нам все уши прожужжали, какая у вас армия победоносная, а тут пацан с пацанкой из-за тебя поссорились, и сразу дёру?' 'Потому что победы хочется избегать, в общем, так же, как поражения. Крови примерно столько же. Кто побеждал, знает'. 'Чересчур мудрено. Еврейская философия... Команда: по койкам. Ждем утра'.
Все, кроме Лизы, начинают расходиться. Около нее останавливается Айвар: 'Хотите ночные облака над Псковом посмотреть? На осциллографе'. 'Может быть. Дайте посидеть подумать'. Он уходит. Появляется Вайнтрауб. Лиза: 'Вина моя, от начала и до конца. Ну что теперь делать?' 'По всем видимым признакам - так. А по сути - ничуть. Идет жизнь, нормальная, вдруг через нее проходит еврей, и вокруг него заваривается каша. Так устроено. Приезжает пара красавцев, благополучных, молодых, спортивных. А тут четыре шлимазла, старых, тронутых умишком. Ничего не может произойти, никакого контакта, кроме в лучшем случае здрасьте-до свиданья. Но один из них еврей, а где еврей, там 'цорес'. Он их притягивает. Знаете, что такое 'цорес'? Это нехватка денег, а если у какого-нибудь Ротшильда избыток, то это тоже цорес. Это египетский фараон, и телец из золота, и три с половиной года без дождя, и царь Шломо со своим гаремом, и Ешуа из Назарета - Ешуа больше всего. Цорес - крестовые походы, и 2 августа 1492 года в Испании, и Богдан Хмельницкий, и выстрел 'Авроры', и живописец Шикельгрубер. И пара спортивных красавцев, выбравших пустынное местечко позагорать безо всего. Вы приезжаете - а там Вайнтрауб. Один раз он ускользнул от 'Мерседеса' с газом 'циклон Б', так вот ему другой 'Мерседес'. Такой на его счет был замыслен высший проект. А интрига - с поездкой в Саласпилс, брошенной военной базой и девушкой Лизой - подогнана для правдоподобия'. 'Пусть так, но мы же не куклы. В этой интриге моя роль может быть - только говорить с вами... - Она встает и подходит к Вайнтраубу. - ... а может быть и обнимать вас'. Кладет руки ему на шею, наклоняется, но не целует.
Слышны шаги, из темноты возникает Айвар, он взволнован: 'Я только что видел на экране падение мертвого ангела'. Лиза: 'Как это выглядело?' 'Именно так. Ангел, увеличиваясь на глазах, падал с неба, как подстреленная птица'. Вайнтрауб: 'До утра нам всем надо выспаться'. Лиза уходит в сторону палатки, четверо мужчин еще долго, как тени, передвигаются по пустым помещениям, улаживая какие-то мелкие дела. Из угла, где Молотков, раздается стук падающих кусков стены, потом звяканье металла. Возвращается Лиза со спальным мешком, кладет его рядом с мешком Вайнтрауба: 'Чтобы пошептаться, если захочется'. Наконец все укладываются.
Издалека раздается шум автомобиля, приближается. Когда ясно, что въезжают в ворота, все встают, подходят к окнам. Две машины останавливаются у дома, из них выходит десяток крепких парней, среди них Максим. Они вооружены и не скрывают оружия. Один, с автоматом, говорит: 'Отдайте нам еврея, и мы уедем'. 'А не бабу?' - спрашивает Молотков с издевкой. 'Еврея'. Молотков светит фонариком в угол, там лежит несколько автоматов и гранат; тихо своим: 'Разбирайте'. Все занимают позиции у окон. Пауза, потом одиночный выстрел с улицы. В ответ сдвоенный из дому, это Молотков, поставивший свой автомат на прерыватель очереди. Приехавшие распределяются вокруг дома, обкладывая его с разных сторон. 'Отдайте нам еврея!' - снова звучит с улицы. Через некоторое время: 'Отдайте нам еврея!' И еще раз, и еще, с отмеренной регулярностью. После очередного повторения к произносящему присоединяется второй голос, потом третий и так далее. Скандирование отчасти уже забавляет парней, начинает сопровождаться смехом. 'Зачем он вам?' спрашивает тот, кто начал. 'А вам?' - отвечает из дому Айвар. 'Точно еще не знаем'. В его голосе можно уловить легкий латышский акцент. 'Я видел мертвого ангела, - говорит Айвар по-латышски. - Уходите отсюда'. 'Выдай нам еврея, сумасшедший латыш, - отзывается голос. - И убирайся, мы тебя не тронем'. 'Немец, - выкрикивает другой по-немецки, - ты-то что изображаешь? Выведи его к нам, сделай место чистым от евреев'. 'Judenfrei', - повторяет хор весело. 'Майор! - кричит еще один. - Он же еврей! Неужели не тошно?' 'Щас я тебе пипку отстрелю, - отвечает голос Молоткова. - Дурак Никита, что из Сибири вас вернул. У меня вы бы все в Биробиджане гнили'. 'Вы есть наци, - громко и назидательно произносит Штольц по-русски, - я есть денацификация'. Смех и снаружи дома, и изнутри.
Постепенно положение словно бы приобретает устойчивость. Требование выдать Вайнтрауба звучит реже и ленивее. И это понемногу меняет атмосферу среди осажденных. Выжидательная политика нервирует и выглядит все более бесперспективной. Айвар первый заговаривает о том, что лучший выход - это попробовать Вайнтраубу тайком выйти наружу и скрыться. Тогда оставшиеся могут сказать, что не заметили, как это случилось, причина противостояния исчезнет, и те уедут ни с чем. Штольц подхватывает, что можно по лестнице выйти на крышу, пройти по ней до другого края дома и, спустившись по дальней лестнице, оказаться на свободе. Молотков возражает: люки, ведущие на крышу, на замке, и, хотя у него есть ключи, открыть люк на другом конце здания не удастся, так как отпереть его можно только изнутри. Да и вообще, с какой стати сдаваться всяким бандюкам и дерьму?
Однако чем дольше держится ситуация, тем настойчивее становятся предложения, призывы, чуть ли не требования к Вайнтраубу решиться на уход. Настойчивее и, увы, неприязненнее. От упреков в том, что это он поставил их в столь затруднительное и опасное положение, они переходят к обличениям его характера, натуры, личности, и все это заключается вариациями на тему 'А чего от них ждать?'. Наконец открывает рот Вайнтрауб - с невеселым юмором он произносит что-то на иврите. 'Молишься?' - спрашивает Молотков. 'Нет, это Иона-пророк говорит: 'Возьмите меня и бросьте меня в море - и море утихнет для вас, ибо я знаю, что ради меня постигла вас эта великая буря'. 'Он еще издевается!' - возмущенно реагирует Айвар и замахивается на него. Вайнтрауб опережает его и отбрасывает к стене. Штольц становится между ними.
