- Я знаю их.
- Откуда знаешь?
- С Михайловым часто встречался. Думаете, было просто отправить двадцать семь человек в лес? Мы им листовки давали, газеты. Они б не пошли к вам, если бы не поверили, что вы их примете.
- Михайлова нет, - задумчиво говорит Якубовский. - Погиб в бою с власовцами.
Митя обескуражен. Еще и месяца не прошло, как он простился с лейтенантом.
- Немцы своего среди двадцати семи нам не подсунули? - спрашивает Якубовский. - Не допускаешь?
- Нет. Какой у этих пленных авторитет? Если бы хоть раньше в партизаны пошли...
Якубовский усмехается:
- Ну хорошо. О вашей группе скажу вот что. Служили десантникам, послужите и нам. Отряд местный. Батьковичский. Ты с товарищем, Якубовский имеет в виду Лобика, - останешься при штабе. Для особых поручений. Старшим назначаю тебя.
V
Возле забора у штабной хаты Митю с Лобиком останавливает приземистый, одетый в темно-синюю гимнастерку и галифе человек.
- Не узнаете?
Круглое белое лицо, тихий голос. Да это же Анкудович - он приходил в местечко еще в первую военную зиму, созывал подпольщиков на собрание. Позднее прислал на лечение Ключника.
Сколько всего переменилось за полтора года. Будто вечность прошла. Хлопцы рассказывают о расстреле Сергея, его сестры, о своей службе у десантников, о Ключнике, которого угораздило во второй раз попасть в местечковую больницу.
- Знаю, - говорит Анкудович. - Я начальник разведки и контрразведки. С Мазуренкой видимся часто. Он мне сведения дает, я - ему.
- Где теперь Мазуренка?
- Его группу перебрасывают дальше. Часть осталась, часть ушла.
Так вот оно что! Ясно, почему никто не пришел на встречу. Может, даже хорошо, что так случилось. Ни у Мити, ни у Лобика нет особого желания идти с Мазуренкой в немецкий тыл. Дрожать, трястись? Никогда в жизни они не станут больше подпольщиками!..
Анкудович между тем рассказывает о Ключнике. Когда арестовали Сергея, он прибежал в отряд, имея в кармане немецкий пропуск в Овруч - Ключник оттуда родом. Анкудович отстегал его, бумажку порвал. Когда партизаны наступали на Росицу, Ключник от взвода отбился. Никто его в бою не видел, потому и не подобрали раненого.
Митя внимательно слушает, он полон противоречивых чувств. Когда-то они, подпольщики, смотрели на Ключника как на бога. Он казался необыкновенно находчивым, смелым. Какое там, в местечке, было страшное время! Со всех сторон подстерегала опасность. Даже оттуда, откуда они ждали помощи!..
Зачисляют хлопцев в первую роту. Командиром там Семен Гайчук, мужчина крупный, рослый, политруком - Петр Лисавенка. Поскольку Митя с Лобиком оставлены при штабе, они должны поселиться в другой половине штабной хаты, постоянными жителями которой являются командир и политрук.
Низенький партизан, который заговорил с хлопцами, когда они только вышли из дубняка, принес вязанку соломы, бросил на пол - постель готова. С хлопцами больше разговаривает политрук. Он необыкновенно словоохотлив, на то, что новичков подселили к ним, командирам, не обижается, - наоборот, как бы даже радуется, что есть возможность поговорить с людьми, которые близко видели немцев.
- Как Гитлер осмелился на нас напасть, не могу понять, - начинает он разговор. - Бандит, и больше ничего. Бандиты не очень раздумывают, когда собираются на какое-нибудь дело.
Говорит Лисавенка немного нараспев, по-деревенски растягивая слова, и его пересыпанная местными словечками речь свидетельствует о его очень высоком образовании.
Для командира и политрука - отдельные кровати, остальные - их в комнате семь или восемь человек, - не раздеваясь, валятся на пол и сразу начинают выводить носами рулады.
Политрук не спит.
- Я в вашем местечке был, - продолжает он. - Там мой брат живет. Я, когда убежал из плена, к нему заходил. Может, слышали о Ничипоре Лисавенке? Он зоотехник, институт кончил.
Митя немного помнит смуглолицего, хмурого человека, который работает в 'Заготскоте'. Но в подпольных делах он не участвовал, и Митя не знает, что о нем сказать.
Лисавенка будто угадывает Митины мысли.
- Дурак он, хоть и грамотный. К немцам пошел на службу. Наши, когда придут, по головке не погладят. Я вот не пошел, хотя и сватали. Прятался, кое-как прослонялся, пока не дожил до лета.
- В местечке многие служат, - возражает Митя. - Но не враги же они. Кто был в колхозе, мог жить, собирая урожай. А как быть остальным?
- Ты - молод, ничего не понимаешь.
- Что тут понимать? Пришли немцы, у них оружие, власть. Силой заставили вернуться на службу. Кто помоложе - угнали в Германию. Что было делать? На небо лезть?
- Так-то оно так, да не все одинаково думают.
- Так они слепые! - горячится Митя. Есть люди, для которых служба маскировка. Вот партизаны забрали из местечка триста коров. Дулю с маком имели бы они, если бы им не помогли. Да и на Росицу напали не с завязанными глазами.
Лобик толкает Митю под бок - не распускай язык. Храп стихает, некоторые из тех, что лежат на полу, прислушиваются к разговору.
Ночной разговор не остается бесследным. Командир роты поглядывает на хлопцев с большей, чем вчера, доброжелательностью, а низенький - его зовут Вася Дашук - вьется возле них как вьюн. Принес два котелка супу, от огромного, как колесный обод, хлебного каравая отрезал несколько ломтей.
Суп густой, мяса в нем, пожалуй, столько, сколько картошки, но он совсем не соленый.
Митя встает, копается в вещевом мешке, достает узелочек с солью. Партизаны, сидящие за столом, глядят на него испытующе. Что ж, соли Митя прихватит еще, когда пойдет в местечко, а эту надо поделить.
Перед обедающими Митя насыпает на стол по кучке, и ему даже странно видеть, с каким наслаждением набрасываются люди на соль. Солят суп, куски хлеба, по щепотке завертывают в носовые платки, достав их из карманов.
С сигаретами было то же самое. Не успел Митя достать из кармана последнюю, начатую еще вчера пачку, как к нему потянулось несколько рук. Сигареты партизаны тут же охаивают, но курят их охотно, раз за разом глубоко затягиваясь. Митя жалеет, что легкомысленно отдал вчера Якубовскому марки. Без марок сигарет не купишь, а так бы он принес каждому из новых знакомых по нескольку пачек.
Из всех, кто обосновался во второй половине штабной хаты, наиболее интересен немолодой партизан Евтушик. На голове у него шапка косматых волос, лапсердак неряшливый, рваный, разлезшиеся опорки надевает на босу ногу, но форса не теряет и очень остроумен в разговоре.
- Надо нам в местечко пробраться, - заявляет он, выкурив Митину сигарету. - Почешем женам полицаев пятки, табаком разживемся. Вот эти хлопцы проведут.
- На Залинейную улицу можно пройти, - Митя вступает в разговор охотно. - Охраны там нет.
- Полицаев много?
- Двое или трое. Дома не ночуют.
Евтушик достает из-за пазухи кисет. От вырванного из какой-то книги, свернутого в квадратики листка осторожно отрывает полоску бумаги. Насыпает щепоть ядовитого зеленого самосада, сворачивает неуклюжую цигарку. Высекает из кремня железной дужкой кресала огонь.
- Ладно, хлопцы. Придет время. Вы мне пока какую-нибудь газетину достаньте. Можно с портретом Гитлера. Я его, собаку, дымом пущу.
С жадностью вглядывается Митя в партизанскую жизнь. Рогали - деревня довольно аккуратная. Хаты, даже хлева накрыты дранкой, усадьбы просторные. Вооруженные винтовками люди расхаживают по дворам, по улицам, две небольшие группы уходят из деревни. В одном дворе стоит обычная воинская кухня, возле нее девчата чистят картошку.
Одеты, обуты партизаны кто во что горазд. На ногах у некоторых лозовые или веревочные лапти. Есть такие, что носят немецкие мундиры. Но у всех на шапках, пилотках - красные ленты.
