спрос, за него и платят много. А не будет войны - упадут цены. Поэтому тем, кто оружие продает, империалистам этим, война нужна.
- Простенько, - ответил Сахан. - Это, выходит, и у нас свои империалисты завелись? А не они, так кто ж Финляндии кусок отхватил да Прибалтику с Польшей?
- То необходимость была, стратегическая, - теряя уверенность, возразил Лерка.
- Я тебе вот что скажу, - жестко отрезал Сахан. - Все суки хорошие, у всех необходимость. Только шкуру за их необходимость с шестерок дерут, вроде нас с отцом. Эх, волю бы мне над этой сволотой - хоть на час! Я бы их не сразу убил. Раздел бы сначала и водил по городу. И чтобы в барабан стучали, суки. Вот так - голые и с барабаном. А я чтоб смотрел. А потом убил бы и всех в одну яму покидал.
Лерка удивленно взглянул на Сахана - бескровное, обострившееся лицо, нос утиный, глаза посажены глубоко, мутные - и встретил такую звериную злобу, что смутился.
- Почему ты им такую... странную смерть надумал - голыми, с барабаном и яму одну?
- Потому, что страшнее ничего нет. А тебе не понять.
Во весь путь Сахан ничего больше не сказал и только за Бутырским валом, возле самого рынка, бросил:
- Вон он, твой свободный рынок - тушенку на валенки меняет.
Лерка проследил его взгляд и увидел мужиков, рядящихся о чем-то у дощатых строений. Хлипкий человечек, роняющий из-под руки вложенные друг в друга валенки, мотал головой, а дюжий мужик в распахнутом кителе совал ему банку американских консервов, отливавшую жестяным золотом.
- Не стоит она валенок, - заметил Лерка.
- На десятку помажем, что отдаст? - предложил Сахан, оживившись.
- По рукам.
Не успели они разбить руки, как хлипкий мужичок решительно зажал свои валенки и отошел.
- Говорил тебе! - воскликнул Лерка.
- Странно, - протянул Сахан. - Ну да ладно, червонец за мной. Отдам при возможности. А теперь идем.
Но Лерка остановился, не в силах одолеть рыночные ворота.
- Сахан, иди один, - взмолился он. - Не могу я там... я тебя здесь ждать буду.
- Замерзнешь, - отрезал Сахан. - Этой твари хозяин нужен под пару. Богатый песец, меня с ним заметут - моргнуть не успею.
- Береги карманы! - раздался у ворот крик, от которого шарахнулись люди.
- Что это?
- А щипачи местные наводку делают. Сейчас деревня эта за карманы да чулки похватается, покажет, где деньги прячет. Тут их и подсекут.
- Да ведь народу полно, свидетелей...
- Свидетели закон знают, не рыпаются. Что увидят - тут и забудут, чтоб глаза им мойкой не прополоскали.
- Чем-чем?
- Тем-тем. Лезвием бритвенным. Ладно, ахать потом будешь, пошли.
Он провел Лерку между шумными торговыми рядами с картошкой, зеленью, маслом и ранними яблоками. В глубине рынка, в отдалении от лотошной суеты, Сахан остановился, поглядывая на людей, слонявшихся без видимого дела.
- Давай достанем, чего без толку стоять, - предложил Лерка.
- Кому надо, сам подойдет.
Первым подошел парень лет пятнадцати, одногодок. Помявшись, спросил, указывая глазами на сумку:
- Чего?
Лерка открыл было рот, но Сахан опередил его:
- Через плечо. Пошел отсюда.
- Ты полегче, - начал было парень, но Сахан отвел ногу и врезал ему под зад.
Парень проскочил вперед, потом остановился, обмерил Сахана взглядом и скрылся. Сахан поправил веревку, стягивавшую рваный ботинок, и пояснил:
- Шелупонь. Перекупщик начинающий. Шестерка.
- А если подвалят нам и песца отнимут?
- Не подвалят, они все тут под Кащеевыми братьями ходили. Помнят.
- Но Кащеевых братьев на фронте поубивало.
- Ничего, с того света страшнее.
Лерка стал ждать, чем все это кончится. Подходили люди, спрашивали, но Сахан сумки не раскрывал, пока из рыночной суеты не вынырнул старик с пустым мешком на плече.
- Что меняете, сынки? - спросил старик.
- Товар по деньгам, - ответил Сахан и раскрыл сумку. - Песец. Высший класс.
- Хорош! - ответил старик.
- Хорош. Два куска, папаша. Старческая рука нырнула в белый мех, и Сахан ударил по ней ребром ладони.
- Ты, папаша, денежки заплати, а потом лапай.
- Строг ты, сынок, строг, - ответил старик с ласковой улыбкой. - Вот война что делает - детишки совсем, а на толкучку. А я к детям всей душой. У меня и свои - воюют.
- Так это ты им горжетки торгуешь? - спросил Сахан.
- Ты брось, не озорничай! Молод еще, - обозлился старик.
- Вали, папаша, вали, - ответил Сахан.
Старик попятился, не сводя глаз с песца. Сахан закрыл сумку.
- Зачем ты его так? - спросил Лерка, думая про вчерашнего обездоленного старичка. - Может, купил бы?
- Вернется.
Старик и правда вернулся. Вынырнул из толпы - неприметный, землистый, точно наспех сшитый из мешковины, - стрельнул глазками.
- Смотрю, не берет у вас, сынки, никто. Ладно, думаю, облегчу ребяток. Восемьсот даю.
- Другой раз зайдешь, папаша, - ответил Сахан. - Я у кота хвост отрежу за твои восемьсот.
- Озоруешь, - ответил старик ласково и исчез.
- Придет еще, этот от своего не отстанет. Но настоящей цены не даст. Ладно, пойдем потихоньку, а то он нас целый день морочить будет.
Сахан двинулся к выходу, затискиваясь в самые бойкие места, и Лерка едва не потерял его.
- Постоим малость, - сказал Сахан, кого-то высматривая в толпе.
Лерка заметил невысокого плотного человека в тенниске, выскакивающего над торговыми рядами розовым шаром.
- Знакомый будто, - сказал Лерка.
- Да это наш, из Песочного. Коля-электрик. Плитки ворованные продает.
- Может, ему показать? - спросил Лерка.
'А что, может, и возьмет, - думал Сахан. - Но только не здесь ему надо показывать. Он теперь сам зверюга, сам в запале рыночном. Здесь он и полцены не даст. Как это - сам обдираю и чтоб меня тут же? Нет, я ему дома покажу, когда он в халатике да на диванчике, чайком раздобрен. Там он барин, по нраву придется - и без торговли возьмет, с шиком'.
- Нельзя, - ответил Сахан, - очумел, что ли, в свой же дом продавать? А мать признает?
- Правда. Не подумал. - Лерка смутился и почувствовал такую неприязнь к чужому, грубому рыночному сброду, который так понимал и любил вчера, что и за сотню отдал бы этого песца, чтобы уйти отсюда скорее.
- Тысячу даю, - сказал вынырнувший из-под руки старик, ощупывая Лерку жесткими глазами и обдавая погребным духом.
Лерку шатнуло от брезгливости, и он едва выговорил, показав на Сахана:
- Вот с ним сговаривайтесь.
- Вали, папаша, вали, - ответил Сахан, но неожиданно раскрыл сумку и помахал белым хвостом. - Прощается с тобой, папаша. Дорог ты зверюшке. Но жаден.
- Тыща двести, - сказал старик и исчез.
- Еще вернется, - сказал Сахан. - Но своей цены не получим. Два куска большие деньги. Настоящая цена войной открылась - что к пузу ближе, то и дороже. В Ленинграде, говорят, в блокаду бриллианты за пайку отдавали. Понял теперь, откуда эти Ферапонты Головатые берутся? Кто медком, кто картошкой и маслецом. Вот у кого деньги, вот кто может самолеты да танки дарить.
- Ну, хоть дарят.
- Дарят-то единицы, а посчитай, сколько их тут, мешочников-то, а? То-то. Кто и дарит. Совесть заест, или помирать пора, или просто покупать на них нечего. А то и власти поприжмут. Вот и подарит родине - глядите, какой я патриот. А не с родины ли он содрал свои тысячи?
- Вот не думал, - ответил Лерка.
- Подумай. Только недолго всем этим бриллиантам да мехам у мешочников вековать. Помянешь мое слово. Кончится война, наладится мир - тут и спустят. Тогда уж они в крепкие руки попадут.
- Кому?
- Да хоть твоей мамаше, - ответил Сахан и ухмыльнулся.
Подходили люди, спрашивали, Сахан кому разворот давал, с кем разговаривал, а кому показывал белый хвост. Лерка пытался сообразить, по каким признакам оценивает Сахан покупателей, но ничего не понял. Люди были равно чужими, отталкивающими, с грубыми мешочными повадками - тертые были люди, лишенные всякой наивности, так пленившей его вчера.
- Пойдем отсюда, - взмолился Лерка.
У ворот их догнал старик, сшитый из мешковины, и преградил путь:
- Полторы, ребята. Полторы, и конец делу.
Старик больше не улыбался, глаза его вцепились в Лерку двумя черными зверьками.
- Вали, Ферапонт, - ответил Сахан и толкнул старика.
- Отдали бы, Сахан, - сказал Лерка.
- Полторы и так получишь, падлой быть. Даже больше, тысячу шестьсот. Сегодня же сделаю, я уж придумал, кому показать.
Лерка согласился, едва не бегом выбрался из ворот и облегченно отдышался.
- Эй, смотри-ка, - остановил его Сахан.
- Что?
- Да вон, свободный-то рынок.
Чуть поодаль тех сараев, мимо которых они подходили к рынку, били по рукам давешние мужики. Валенки теперь перекочевали к детине в кителе, а тушенку прижал к груди шаткий мужичок.
- Как же я сразу не понял, - сказал Лерка. - Он голодный, этот маленький. Вот и отдал свои валенки. Проиграл я десятку, Сахан.
- Голодный! - Сахан расхохотался. - Ну, Лерка, удивил! Этот-то старикашка голодный? Да он зимой за валенки по десятку таких банок берет.
- Как так?
- Да так. Видно, на базе где-то служит. Ну и имеет. Теперь не сезон, а старичок дерганый, пьяница, до минуты жаден - вот за банку и отдал. Он уж где-то сговорился тушенку на бутылку сменять, только две урвать хотел. Я так сразу и смекнул. У бедного человека и валенки потертые, и менять он их не в сезон не станет. Голодный - дело другое, но опять же не на тушенку менять станет. Тушенку съешь в минуту, а вспоминать год будешь. Голодный на хлеб меняет.
Лерка покраснел. Досадовал он не на то, что десятку проспорил, а что не знает этой жизни собачьей и опять
