Сахану сосунком показался.
- А уполномоченный куда смотрит? - спросил он в сердцах.
- Куда смотрит, не скажу. А что зимой он валенки носит - это факт.
- Послушай! - осенило вдруг Лерку. - Может, мы с горжеткой нашей не в сезон? Лето ведь.
- Горжетка - не валенки. На нее зареза нет, а значит, и сезона тоже. Ладно. Сделай ручкой дяде Ферапонту и аида. Мне еще с твоей шкурой зайти кое-куда надо.
- И как это ты все наперед знаешь? - спросил Лерка.
- Ерунда. Никто ничего наперед не знает. А знали бы - со страха подохли.
# # #
Отделавшись от Лерки, Сахан занес песца в домоуправление, но Пиводелова не застал и решил наведаться к нему в тихую квартирку на Беговой. Колю-электрика он оставил про запас, на случай, да и сомневался в нем - больно ухватист мужик. И не крестьянин, а повадки ферапонтовские. С Пиводеловым проще другого полета птица, за деньгами не постоит. За войну поди на эскадрилью нажил. А меры не знает. И как это люди устроены - и тертый, и поживший, и черта самого обведет, а все со слабинкой. Губят людей деньги, расслабляют. А расслабился - чик-чирик - ив клеточку. Похоже, и Пиводелову недолго порхать продает комнатки, как оборзевши, а эвакуашки все наезжают, жалобы пишут, да и под бомбу поди нахапал, а дом все дырявый. Зарывается начальник.
День входил в силу, припекало. Сахан расстегнул рубаху, подумал: 'Живу. Надо же. Давно ли с крыши посматривал, перильца щупал. А жив. И куска вроде не так жаль - дело наживное. Будем живы - разбогатеем'.
В тихом переулке на Беговой он встряхнулся, застегнул рубаху, но у самой двери с надписью 'Пиводелов' на медном ромбике призадумался. И чем дольше стоял, тем неохотнее тянулась рука к пупочке звонка. Кончилось тем, что Сахан смачно плюнул в пупочку и опрометью бросился вон. Не рискнул. Обходи корову сзади, а трамвай спереди. Назначит начальник за песца шиш - и поди ему не отдай, когда он тебе зарплату выписывает.
Возвращался Сахан растерянный, злой. Не сразу заметил людей у забора стадиона Пионеров. Потом пригляделся, понял - немцы пленные за забором, видно по городу их поведут. Подошел полюбопытство'вать. Какой-то безрукий мужик в расстегнутом кителе с подколотым рукавом - по виду бывший старшина - стоял у щели и улыбался со снисходительной щедростью:
- Ферштейн, ферштейн, пейте, чего уж. Я вашего брата побил - во! - Тут мужик провел по горлу оставшейся рукой. - А теперь - чего там - пейте.
Из щели высунулась рука с пустой кружкой. Инвалид принял кружку и сказал остановившемуся возле него Сахану:
- Мы не живоглоты, пусть знают. Задерживают их что-то. Жарко.
Сахан смотрел мимо него в щель, из которой высунулась рука с серебряной луковицей часов на цепочке.
- Вассер! Вассер! - неслось из- за забора.
Инвалид отстранил часы рукой с кружкой и сказал:
- Нам вашего не надо. Это вы на наше позарились. А пить хотите - так что ж не напоить. Не живоглоты.
Инвалид улыбался, гордо поглядывая вокруг.
'Дурак, - подумал Сахан и прошел мимо, но спохватился. - Он дурак, но я-то хорош!' Круто развернувшись, он перебежал улицу, нырнул в полутемный подъезд и стал стучать в двери. Не дождавшись, пока откроют, он взбежал на второй этаж, но и там не отпирали. Сахан бросился было вверх, но тут раздались тяжелые шаги, и одна из дверей распахнулась. В темном проеме стоял высокий и мрачный мужик.
- Дяденька, воды! Дай напиться, помираю, - зачастил Сахан.
Мужик, не отвечая, закрыл дверь.
- Чтоб тебе... - ругнулся Сахан и стал ломиться в двери на следующей площадке.
Там тоже будто вымерли. Сахан отчаялся, но тут внизу лязгнуло, и в дверях показался мрачный мужик с пол-литровой бутылкой в руке. Сахан слетел вниз, выхватил бутылку с водой и бросился на улицу. Он нашарил взглядом щель в заборе, откуда показывали часы, и, отметив, что инвалид отошел, поднес к ней бутылку с водочной этикеткой.
Чужая речь приблизилась, хлынула в щель, и Сахан отвел руку с бутылкой.
- Часы, - сказал он в придвинувшиеся липа. - Часы, ну как там по-вашему тик-так, тик-так!
- Йя, йя! - За щелью понятливо закивали, и высунулась рука с луковицей.
Сахан схватил ее и отдал бутылку. 'Фальшивое поди серебро, - думал он, разглядывая часы. - Но ходят'.
Он сунул часы в карман, и тут, избегая чьей-то протянутой руки, приблизилось к щели запрокинутое сосущее лицо. Сахан мигом вырвал бутылку из впившегося рта. Немец глядел во все белесые глаза, не понимая, что произошло.
- Не пяль зенки, сволочь, - сказал Сахан. - Попил - дай другим.
Он решительно отошел от щели и двинулся вдоль забора.
- Вассер! Вассер! - кричал белобрысый немец.
Сахан шел не оборачиваясь, сожалея, что воды осталось маловато, хоть мочись туда. У следующей щели остановился и прокричал:
- Вассер! Гони тик-так!
Там откликнулись быстро, и Сахан отступил на случай, если тот же белобрысый подойдет. Но этот немец был постарше, с лицом под защитный цвет мундира, и часы он протягивал ручные. Сахан, почти не глядя, спрятал часы, отдал бутылку и стал поторапливать. Но немец и без того управился мигом. Схватив бутылку, Сахан бросился назад в знакомый подъезд и принялся колотить в дверь к мрачному мужику. Тот открыл и стал на пороге.
- Еще, дядя, - сказал Сахан.
Мужик неторопливо взял бутылку, протянул огромную ладонь и пробасил:
- Часы выкладывай!
Сахан отскочил.
- Ты что, дядя, какие часы?
- Которые у немцев взял. У меня окно туда выходит.
Сахан пятился, не спуская глаз с огромной ладони, потом нащупал ногой ступеньку и бросился прочь во все ноги. На солнце опомнился, прижал к груди сумку, удивился, что не уронил с перепугу. Подумал - и побежал до дома во весь дух. Открыл дворницкую, забросил в угол сумку с песцом, нашарил погнутое ведро, залил до половины и мелкой рысцой поспешил обратно.
У ворот уже набралась толпа, над которой возвышалась охрана верхами. Сытые лошади пританцовывали, гнули шеи. Выход со стадиона коридором охраняли солдаты с карабинами. Сахан взглянул на строгие лица, на сверкающие иглы примкнутых штыков и понял, что опоздал. В сердцах хромыхнул ведро об асфальт так, что вода пролилась на ноги. Пошли немцы, выравниваясь в широкие колонны. Косились на ведро, сбивались, кричали:
- Вассер! Вассер!
- Иди отсюда, парень, не смущай, - сказал красноармеец с запавшими щеками в недавних порезах от бритья.
- Они нас мучили, теперь их черед, - ответил Сахан и ногой выдвинул ведро.
Черным шаром на слепящем солнце метнулся в ноги немец и тут же откатился.
- Ведро! Мое ведро!
Сахан рванулся вперед, но, отброшенный конвоем, отскочил и затих.
Ведро, поднятое над пилотками и фуражками, проливало на живую мутно-зеленую массу потоки воды и солнца. Потом оно истощилось, погасло и исчезло навсегда.
# # #
Но часы стучали. Если одновременно приложить их к ушам, казалось, что они задыхаются. Сахан слушал и отдыхал. Потом заглянул в кладовку, взял песца и пошел к Коле-электрику. У подъезда остановился и вышиб ногой палку у заснувшего Данаурова. Тот раскрыл трясущиеся веки и зашарил руками.
- И чего ты не помрешь никак, карикатида? - спросил Сахан. - Такая мразь, а живешь.
Данауров раболепно улыбался и выражал понимание.
Из подъезда вышел Авдейка. Он остановился на каменной ступени - теплой, растрескавшейся, как ладонь, - и растерянно сощурился на свет. Тревога не оставляла его после разговора с дядей Колей-электриком. Он спешил во двор, когда сумрачный коридор пересекла струя света, упавшая так внезапно, что Авдейка споткнулся о нее. Из распахнутой двери высунулся дядя Коля в полосатом халате и резиновым тигром бросился к Авдейке.
- Нехорошо, нехорошо, забыл меня совсем, - говорил дядя Коля, втаскивая Авдейку в свою комнату. - Все с дедом, а меня забыл. Где он, кстати, твой дед?
- С кукишами воевать пошел.
- Это кто ж такие - кукиши?
- Крысы такие. Тыловые.
- Так-так- так, - ответил дядя Коля маятниковым бормотанием, прохаживаясь по комнате. - Тыловые, значит. Смелый твой дед, не боится никого.
- Смелый. Не боится, - подтвердил Авдейка и заметил, что треугольный рот дяди Коли растянулся в узкую черту.
- И товарища Сталина? - спросил дядя Коля, резко останавливаясь перед Авдейкой.
- И Сталина. А его бояться надо?
- Простая простота! - воскликнул дядя Коля, вспомнив нечто средневековое. - Но ближе к делу. Недоволен поди войной?
- Недоволен. Лучшие люди, говорит, там гибнут. А его не пускают воевать. Живу, говорит, с калеками да кукишами.
- Опять кукиши! Так-так-так, - ответил дядя Коля, впадая в маятниковое бормотание.
- Что 'так-так-так'? - спросил Авдейка.
- Публично заявляет о неверном ведении войны. Ни во что не ставит вдохновителя и организатора всех наших побед. Настраивает население против тыловых кадров. Вот, значит, каков.
- О ком ты, дядя Коля? - изумленно спросил Авдейка.
- О деде твоем, о ком же.
- Врешь ты все, дядя Коля, - печально сказал Авдейка. - И кукиш. Я раньше не верил, что ты плитки воруешь, а теперь верю.
- А я тебя грамоте учил, думал, ты мне друг. Авдейка посмотрел на обиженный треугольник, в который сложились губы дяди Коли, и ответил:
- Я все буквы забуду, которые с тобой учил, а в школе снова выучу. Или другие придумаю.
Потом он дотронулся до руки дяди Коли и ушел с предчувствием какого-то несчастья, которое непременно стрясется - не с дедом и не с ним, а с самим дядей Колей...
- Ну ты, шелупонь! - услышал Авдейка голос Сахана. - Мешком тебя трахнули? Третий раз спрашиваю - дома Коля-электрик?
- Дома. А зачем тебе?
- Много будешь знать - вот какой станешь. - Сахан взял Данаурова
