примерно рассуждал Володя Шумилин, когда Валентина Васильевна предложила ему сделать пункцию. 'Для пользы дела', - так она сказала. И я никак не мог отговорить его. То есть Володя понимал, что это не безразличная для здоровья операция, но 'интересы дела' взяли верх. Согласился. Пункцию делали Пете Римейко, Песочникову, Жене Себекину, Асташичеву, Тумору и многим другим. Делал пункции институтский невропатолог, я не знаю его имени, т.к. никогда с ним не сталкивался. Но видел - высокий, здоровый мужчина с пышной седой шевелюрой и волосатыми, обезьяньими, видно, очень сильными руками. Говорили, что он вонзал иглу в позвоночник больного не глядя, одним ударом.
Процедура спинномозговой пункции проводилась в отделении по определенному, окутанному некоторой торжественностью ритуалу. Еще накануне назначенного дня 'избранных' мыли в ванне, им меняли белье, и они шли на операцию, как японские смертники-камикадзе, в чистых, белых рубахах. Утром, перед пункцией, их повышенно кормили: молоко, колбаса... Потом, часов около одиннадцати, уводили куда-то, чтобы через полчаса-час привести обратно - уже в лежачем положении, на столе-каталке. Наши 'камикадзе' лежали на боку, не шевелясь, с гордыми и торжественными лицами, без рубах, хребты их были густо вымазаны йодом. Их снимали с каталок и перекладывали на койки, где они лежали в той же позе несколько часов, не вставая. Даже курить им дозволялось в палате, и это было верхом почета и неприкасаемости. И еду им давали в постель. Этой привилегией они пользовались в течение нескольких дней.
Володе Шумилину пункция была сделана неудачно. Видно, не туда все-таки ткнул иглу лихой костоправ. Вскоре после того, как его привезли в палату, у него начались непроизвольные подергивания ног, как у распятой на булавках лягушки, когда ее раздражают (невинный опыт медиков-первокурсников) электрическим током. Но он все равно улыбался белым как мел лицом и курил свою заслуженную сигарету...
Не знаю, куда шел взятый таким образом костный мозг, но в любом случае, бесплатное донорство безответных заключенных я считаю действием не только в высшей степени безнравственным, но и просто преступным.
Между прочим, сведущие зеки говорили, что в обычных психбольницах эта операция проводится очень часто и вообще без спросу; здесь, в институте, хоть спрашивают.
К недозволенным методам я отношу и проводившееся в институте лечение. Имею в виду нейролептики. Многим давали в таблетках или кололи аминазин, триптофан, пропазин и др. Врачи не имели права подвергать принудительному лечению подследственных, вообще всех, кому это лечение не назначено по суду.
То же самое касается и применения лекарств в репрессивных целях. Спрашивается, на каком основании Мария Сергеевна назначила Бучкину аминазин? Разве он находился на принудлечении в психбольнице? А укол Марчиеву? Даже если он нарушал порядок, буянил... Вот уж где был самый настоящий психофашизм!
Недозволенным методом можно считать и тайный надзор нянек, я уже о нем говорил. И не только нянек - в институте, а он ведь тоже был одним из островков ГУЛАГа, применялись все классические методы тайного сыска, которые в тюрьмах и лагерях деликатно именуются 'оперативной работой': сексотство, использование 'наседок' и т.д. Добытые таким образом 'оперативные данные' использовались врачами для разоблачения симулянтов. Так, только благодаря доносу (возможно, и ложному) был признан здоровым - во время второго или даже третьего своего заезда в институт - уже упоминавшийся мною И.Розовский.
ВСТРЕЧА С ЛУНЦЕМ
Однажды няньки несколько тщательнее провели в палатах приборку. Прибежала сестра - потыкала пальцем в паутину. Зеки-натиральщики налегли с утра на паркет.
Было часов около одиннадцати, я читал, сидя на койке. Витя был на трудотерапии. Володю Шумилина увели на какое-то хитрое исследование по типу моей камеры-обскуры: тоже вроде снятия биотоков мозга, только посложней.
Вдруг в палату быстрыми шагами, почти бегом, влетел седовласый большеголовый человек в белом халате. Выпученными, а еще и увеличенными стеклами очков глазами и вздутыми щечками он напоминал большого мопса. Он и влетел, как мопс, круто развернувшись на кривых ногах. Остановившись передо мной, с возгласом 'Ну-с!' резко постучал правым указательным пальцем по левому, клянусь, звук был точь-в-точь такой, как если бы мопс, усевшись, постучал обрубком хвоста по полу.
Я встал. Незнакомец сквозь стекла очков буравил меня взглядом. Через некоторое время в палату так же быстро вошла незнакомая женщина в очках и с тетрадкой в руке, а за ней - наша дневная сестра, кудрявенькая Женя.
- Вот это тот больной, Даниил Романович, о котором мы вам рассказывали, - произнесла, запыхавшись от бега, женщина с тетрадкой.
Я понял, что передо мной знаменитый Лунц, и кровь бросилась мне в голову.
Мы стояли молча, уставившись друг другу в глаза, как два деревенских парня, играющих в гляделки.
- Вы окончили фармацевтический институт? - резко спросил он.
- Простите, но я не знаю, с кем говорю. Вы не представились.
- Зовите меня Даниил Романович.
- Так вы Лунц?
- Именно. Именно так, - отчеканил он, продолжая сверлить меня взглядом. - Так какой фарминститут вы окончили? Московский?
- Харьковский.
- А еще вы окончили литературный институт?
- Чувствуется, что вы знакомы с моей биографией.
- Кое-что, кое-что. Скажите, а кто был вашим творческим руководителем в институте?
Я подумал: видимо, проходили уже перед ним студенты или выпускники литературного института. Ну да, конечно, Данилов из Ленинграда... мой друг Гоша Беляков... Сколько еще неведомых...
В палату вошло еще несколько врачей. Любови Иосифовны среди них не было.
- Вы же все равно его не знаете, - ответил я. - Сергей Александрович Поделков.
- Он больше, э-э-э, педагог, чем поэт?
- Это вы так считаете?
- Разумеется, мнение сугубо личное. Да, да, да.
Я заметил, что он не сводит глаз с моей руки. В левой руке у меня были очки, и, разговаривая с Лунцем, я машинально крутил их, держа за дужки. Я вспомнил утверждение Игоря, что такое непроизвольное монотонное движение часто расценивается врачами как один из признаков шизофрении, и быстро оборвал его, скрестив руки на груди.
- Ну хорошо. Мы еще будем беседовать с вами. Часто и долго беседовать.
Тоже глядя прямо ему в глаза, не убирая скрещенных рук, я медленно покачал головой, выражая отрицание.
- Что, нет? - вздернул головой Лунц. - Нет?
- Нет, - тихо, но отчетливо ответил я.
- Почему?
- Потому что глядя на вас, я вижу перед собою - детей Леонида Плюща, ответил я негромко и медленно, смотря ему в самые зрачки - зеленые и мертвые.
Резко вскинулась кудлатая голова. Щелкнули челюсти мопса. Однако он сдержал себя.
- Ну, это вам так кажется. Хорошо. До свиданья. Вопросы ко мне еще есть?
Я спросил, буду ли оставлен здесь на второй месяц, как обещает врач.
- Посмотрим в понедельник, - ответил Лунц.
Еще я спросил, скоро ли, наконец, состоится прогулка. Сказал, что лежу здесь уже месяц без глотка воздуха.
- Что вы, это по лужам-то? Февраль... грипп...- он явно смешался. Нет, это опасно, опасно...
- А вам не кажется, что месяц без воздуха - это более опасно?
Но Лунц уже не ответил - он бежал из палаты, сопровождаемый своей свитой. Они обошли и другие палаты, правда, ни у одной кровати не задержавшись так долго, как возле моей.
Позже я узнал, что это был первый обход Лунца после возвращения его из-за границы, кажется, из Венгрии. Что-то насаждал он там?.. Я думал: интересно, а в западные, в т.н. капстраны он ездит? И уютно ли
