а все ли было правильно сделано?.. как глупо и неосторожно вел себя перед арестом...вот стихи эти про нагорних и подгорних свиней написал, зачем?.. И еще: правильно ли веду себя, отказавшись от участия в следствии? Ну, сделают, как обещает Дмитриевский, 70-ю статью, от них не станет... В общем, много было передумано в те бесконечные часы.
Еще и новый мой сосед, оживший чернобородый 'пророк' Полотенцев вольно или невольно вставлял персты в мои невидимые раны. Намолчавшись за долгие месяцы, он теперь говорил без умолку. Говорил именно тогда, когда мне больше всего хотелось молчать. Говорил он, правда, только со мной и Володей, оглядываясь на дверь, продолжая оставаться для всех остальных окаменелым, безумным Семеном Петровичем. Хорош безумец! Это был культурнейший, образованнейший человек, буквально давивший меня своей эрудицией, а главное, обладавший удивительной, я бы сказал магнетической силой убеждения. По образованию он был экономист, окончил институт в Киеве. Себя скромно называл 'коммерсантом'. Какой там коммерсант, ему бы впору государственным деятелем быть, хотя... не приведи Господь! Не сомневаюсь, что он был бы и прекрасным коммерсантом, такая голова украсила бы негоциантское ведомство любого государства.
Статья у него была такая же, как у Володи Шумилина (социалистическое государство не любит негоциантов), только размах не тот. Ну этак в 10 раз больше, причем он-то знал, что и куда приложить. И если Володина цель была уничтожить деньги, то у Семена Петровича - их растить. Работал он где-то в системе Внешторгбанка, впрочем, я могу и ошибиться, так как рассказывал он о себе неохотно. Знаю только, что после ареста он сидел во внутренней тюрьме КГГ на Лубянке, а уж туда простого смертного не посадят.
И еще знаю, что он скитался по психиатричкам чуть ли не два года, вот и в Сербского второй раз привезли...
Мы спорили с Полотенцевым часто, буквально по каждому поводу. Это было чуждое, даже враждебное мне мировоззрение, мы просто жили в разных измерениях. Не могу сказать, что это мировоззрение было оригинально и мне внове, но я никогда еще не встречался с его носителем вплотную. Раньше я знал о его существовании по книгам, главным образом по плохим советским книгам, теперь же это мировоззрение клокотало - да еще с какой вулканической силой! - на расстоянии вытянутой руки от меня.
Полотенцев исповедовал культ силы во всех ее проявлениях: сильной личности, сильной крови (да, даже так), сильной идеи, сильной власти, сильной нации, сильной расы. Во имя движения к вершине такой силы оправдывалось все. 'Моя нравственность - воля', - говорил Семен Петрович.
Стоило видеть, как он это высказывал! Сам Полотенцев был, конечно, волевой, сильной личностью. В практической жизни для него много значили деньги.
- В этом мире все покупается и все продается, - заявлял он. - Все!
- Нет, не все, Семен Петрович, - возражал я. - Не все завоевывается деньгами. Так же, как и силой, - и приводил примеры великих бессребреников.
- А-а! Мало дали! - рубил на все примеры Полотенцев.
О, какой великолепный Шейлок сидел передо мной!
Идеалом сильной государственной личности Семен Петрович считал Наполеона. Его боготворил, прекрасно знал историю наполеоновской империи. Идеал государства видел в крепком, по возможности мононациональном устройстве с централизованной властью в лице сильного управителя, монарха или диктатора. В этом плане ценил Сталина, Гитлера, в современном мире Фервуда, Пиночета. Демократию для всех - отвергал
- Русскому народу - демократию? Вы представляете, что из этого получится? Вы что, серьезно верите в т.н. народ, в это тупое, послушное, отравленное алкоголем стадо? Да ему нужна узда, вечное и прочное ярмо, он сам его на себя напялит, он не может без него, привык!..
Трудно даже назвать все темы наших споров. Особенно жарко, помню, мы говорили о нациях. Он, еврей, считал русскую нацию сильной и отсюда выводил ее абсолютное право на государственное подчинение и постепенное поглощение всех других, менее численных наций. Многие народы в составе СССР он считал 'неполноценными', отсталыми биологически, в том числе казахов, узбеков, кавказцев, северные народности. Он оправдывал как политический геноцид Сталина (например, по отношению к крымским татарам, немцам Поволжья), так и расовый - Гитлера. Даже по отношению к евреям... Тут уж я не выдержал, сорвался, заявил Семену Петровичу, что он попросту расист, и я поэтому прекращаю с ним всякие отношения. И действительно, несколько дней мы провели молча, по своим кроватям. Потом, правда, он извинился за резкость, и наши беседы постепенно возобновились, споры вспыхивали по-прежнему.
Вторым пунктом преткновения был вопрос женской свободы... Полотенцев основывался на евангельском 'да убоится жена мужа своего', поддерживал немецкую триаду 'дети-кухня-церковь', смотрел на женщину как на существо второстепенное, подчиненное мужчине и целиком от него зависящее.
Споры эти были бесконечны и безнадежны, они изнуряли душу и мозг, и мне хотелось вырваться, уйти от них, но каждый раз я увлекался, вспыхивали вновь оказывался втянутым в тяжкое их колесо. Надо сказать, Полотенцев умел это делать. И говорить с ним было тяжело: он просто физически давил на собеседника, и не только подбором аргументов, но самой формой их поднесения, безапелляционными интонациями, а главное - неколебимой убежденностью в своей правоте. Я буквально флюиды какие-то ощущал, которыми давила на меня эта убежденность. Никогда раньше я не знал, что так может действовать на человека чужая воля.
'В ЧИСТОТЕ И ЧЕСТНОСТИ...' МЛАДШЕНЬКИЕ ВРАЧИ
Были в отделении еще четыре 'младшеньких' врача, у которых, как я полагаю, никаких ученых степеней пока не было. И на обходах они плелись в хвосте, и на комиссиях стояли сзади, у окон возле внутреннего входа в отделение, рядом с малой палатой. Эти врачи, насколько я в отделенческой иерархии разобрался, вели только уголовные и наиболее простые дела.
Самой старшей из них по возрасту была Валентина Васильевна Лаврентьева - невысокая и невзрачная женщина лет 35-ти. Всегда улыбалась глуповато. Модничала неумело, носила черные сапоги-чулки, которые очень не шли к ее коротким кривеньким ножкам. Валентина Васильевна, на мой взгляд, отличалась трудолюбием и исполнительностью, в отделении вела много дел сразу. Допоздна задерживалась на работе. Ее подопечными были Володя Шумилин, Игорь Розовский, Женя Себякин, Валентин Федулов.
С нею же в кабинете сидела Алла Ивановна - высокая как жердь молодая женщина лет 28-ми, черноокая и краснощекая. Она тоже занималась уголовниками. Вот Тумора вела и экспериментировала с ним, я об этом рассказывал... Мне кажется, она вообще специализировалась на 'реактивах', часто делала растормозки.
Самой младшей в отделении (и по возрасту, и по опыту) была Мария Сергеевна. Красивая, кругленькая, как говорили зеки - 'фигуристая', но было что-то в ней отталкивающее, неприятное. Может быть, большие, выпученные, как при базедке, глаза, к тому же тусклые какие-то, рыбьи. Ходила она всегда, задрав голову вверх, и разговаривала, глядя поверх головы собеседника. Причем голос у нее был квакающий, утробный, как у говорящей куклы. Была она, по-моему, глупа как пробка, рассказанные мною случаи с Бучкиным и Никуйко достаточно об этом говорят. Вот уж этой студнеобразной девице, большой и сытой маминой дочке, - никак не подходило быть врачом.
Четвертым доктором, единственным мужчиной, что сидел кабинете-девичнике, был Геннадий Николаевич - высокий, пучеглазый, будто приторможенный, полусонный (очень он напоминал Марию Сергеевну) молодой человек лет 28-ми. Вел он тоже дела уголовные, был лечащим врачом Б.Е.Каменецкого Асташичева. Не знаю, как первого, а второго - признал. Надо же подтвердить свою ученость!
Ну вот, кажется, и все врачи 4-го отделения продефилировали перед нами. Поклонились, улыбнулись, прошли не спеша по коридору. Подтянутые, самоуверенные, исполненные чувства власти над нашими душами и государственной важности своей работы.
'То, что я узнаю о людях, услышу или увижу во время моей практики, я никогда не сообщу никому дальше, а буду сохранять тайно...'
'В чистоте и честности...'
'Кацетные' врачи.
МОЙ МЕФИСТОФЕЛЬ. ВТОРАЯ ГЛАВА О ПОЛОТЕНЦЕВЕ
Много горьких, но, увы, верных слов высказал Семен Петрович в адрес т.н. демократического движения последних лет. Он как-то очень быстро различил и понял все его трещины. Мы говорили о Петре Якире, недавний процесс над которым все еще глухой болью гудел у меня в душе.
- Как вы могли им верить, Красину и Якиру, этим маленьким честолюбцам, рядящимся в вожди? -
