Андреевна на кого-нибудь повысила голос, понервничала, с кем-нибудь конфликтовала. Зеки охотно выполняли все ее распоряжения, слушались не переча; в свою очередь она допускала возможные поблажки, например: переменить место или перейти в другую палату (по строгому счету это производилось лишь с разрешения врачей), сменить пижаму, помыться в ванне и т.д. Все это она участливо делала лично для меня. Вспоминается такой пустячок. В день поступления в отделение у меня из тетрадей вынули все металлические скрепки (металл в ГУЛАГе потенциальное оружие, ведь такой скрепкой, чего доброго, вену можно вскрыть!), чем я был нимало огорчен, т.к. тетради рассыпались. Анна Андреевна проявила живейшее участие и сказала, приложив палец к губам:
- Не огорчайтесь, я вам на следующем дежурстве иголку дам - сошьете. Только не говорите никому.
Обещание выполнила - выдала мне иголку с ниткой. Это 'психу-то!' не побоялась.
В другой раз я посокрушался как-то при ней, что исписался карандаш.
- Ничего, я вам из дома принесу.
И принесла, назавтра я получил карандаш. А еще как-то принесла - взамен моей стершейся - новую зубную щетку. Это был и вовсе королевский дар.
При всем том была наша Анна Андреевна обыкновенный служебный цербер. Однажды, уже в конце срока, я долго обдумывал проблему: можно ли попробовать уговорить кого-нибудь из нянек или сестер бросить на воле письмо? Так хотелось сообщить Нине, что обследование, судя по всему, близится к концу, рассказать о себе. Я остановился на Анне Андреевне, это был единственный человек, внушавший доверие и надежду. И осмелился - спросил тет-а-тет. Увы, встретил растерянность и отказ.
- Что вы! Да нас за это - узнают - с работы немедленно могут снять! Нет, нет, не возьму!
Хочу верить, что на этом и кончилось. Т.е. что Анна Андреевна, проявив понятную осторожность, дальше все-таки не пошла и врачам об этой моей просьбе не донесла.
Напарницей Анны Андреевны была невысокая толстенькая женщина лет 30-ти -Александра Павловна. Внешне и она отличалась мягкостью голоса и участливым отношением к зекам, но в случае надобности - могла быть жестокой службисткой-тюремщицей. Не терпела возражений и проволочек, была мстительна. Это она карала аминазином взбунтовавшегося Хасби Марчиева, она же вызвала заплечную 'зондер- команду' для водворения на аминазиновое ложе нашего Майкла-Повелителя трав. Александра Павловна энергично преследовала палатных курильщиков, игроков в домино 'под интерес', тех, кто лежал в одежде на постели и т.д. Ее не любили.
Третьей сменной сестрой была пожилая женщина с усталым и безразличным ко всему окружающему лицом - Вера Дмитриевна. Она была незлая и в зековскую жизнь не вмешивалась.
Одной из обязанностей дежурных сестер было ведение журнала наблюдений за обследуемыми (материал в него поставляли главным образом няньки).Была еще смешная обязанность - выдавать 'под отчет' нянькам на завтрак, обед и ужин ложки и кружки. После еды няньки так же по счету сдавали их сестрам, и только в том случае, если счет сходился, зекам разрешалось идти на перекур. Очень часто случались путаницы, не хватало то ложек, то кружек. Зеков загоняли тогда в палаты и начинали нудный и крикливый пересчет, к счастью, всегда заканчивавшийся установлением ошибки.
Дневной процедурной сестрой работала молоденькая и миловидная, кудрявенькая тонконожка- легконожка по имени Женя. Ее рабочий день начинался в 8 - 8.30 утра, с этого времени и часов до трех дня по коридору приятно рассыпался стукоток ее каблучков. В Женины обязанности входил забор анализов (крови из вены) и исполнение различных процедур. Она же всегда сопровождала врачей при их обходе. На ней же, по-моему, лежала всякая медицинская писанина, в частности ведение лабораторных журналов и историй болезни.
Еще была в отделении старшая сестра, которая заведовала инвентарем, одеждой и различными хозяйственными делами. Она организовывала в банные дни смену белья, постелей и т.д. Старшая сестра производила также, я об этом уже говорил, закупку продуктов на личные деньги зеков в близлежащих магазинах, и эта работа, было видно, ей очень нравилась.
А ЧТО ЕСЛИ?..
А может быть, все было не так? Почему на этого трансцендентного Семена Петровича вроде бы валю всю вину за шатания-сомнения свои? Может быть, есть им какое-нибудь более материалистическое объяснение?
Тут я подхожу к одному, в некотором роде деликатному вопросу... Конечно, все это одни предположения, догадки, но не задать этот вопрос, коли он возник, - не могу.
Спустя добрых полгода после описываемых событий, находясь в Юрьевском лагере и получив свое первое двухдневное свидание с Ниной, я на нем рассказывал ей о своей Одиссее. В том числе и об институте Сербского, о Семене Петровиче, об этих, только что описанных смятениях... И Нина, выслушав мой рассказ, вдруг спросила:
- А не давали ли тебе какой-нибудь препарат? Ну что-нибудь расслабляющее волю, способствующее расслаблению, откровению, пересмотру позиций? Может быть, тебе что-то подмешивали в пищу?
А и правда, почему я сразу не подумал об этом?
Сухость во рту! Этот так помучавший меня в институте симптом, заставивший даже подумать о диабете! Но меня в конце концов посмотрел терапевт, сделали анализы и не нашли никакого диабета. Что же тогда?
Сохнет во рту от многих лекарств, в том числе нейролептиков. И я думаю: врачи, которых так смущала моя 'напряженность', запросто могли назначить мне какой-нибудь 'растормаживающий' препарат. Техника? Ну, это пустяк, всыпать порошок в предназначенную мне тарелку - не составило бы никакого труда. И главное - все так совпадает... Впервые я ощутил это пересыхание рта числа 20 февраля, т.е. сразу после моей первой, безрезультатной для них комиссии. И после того, как выбыли Яцунов с Асташичевым, и мы с Шумилиным остались в палате вдвоем. Тарелку мне - тарелку ему, куда как просто. Может быть, поэтому к нам в палату и не подселяли никого, хотя были свободные койки, и многие просились. А когда остался один Полотенцев, еще и проще для манипуляций стало, ведь он ничего больничного не ел.
И моя 'растормозка' тоже где-то с этого времени началась... А когда это я разоткровенничался с Любовью Иосифовной? Ну конечно, 25 февраля! И тоска моя, и сомнения - все тогда, тогда. А Полотенцев только ускорил, помог, стал своеобразным катализатором.
В пользу этой версии говорят и другие симптомы. Например, частые головные боли. В большой палате не было, а тут то и дело ходил к сестрам 'тройчатку' просить. Еще апатия, вялость... А эта тоска, сжимающая сердце? А разбредающиеся мысли, невозможность сосредоточиться при чтении?..
Сухость во рту как рукой сняло в Бутырке, после первой миски баланды. Несколько позже, постепенно, вернулись энергия мысли, желание и возможность читать, ушли апатия и тоска. И сомнений не стало, все как на ладони, четко и хорошо. Вот теперь бы мне поспорить с Полотенцевым!
В общем, я не говорю 'нет' Нининой версии. Очень даже могло быть. Наверное, и было. В конце концов, институт 'научно-исследовательский'. А что касается моральной стороны дела, то ведь наши врачи - 'классовые врачи'. Тем более, в институте Сербского, где 'во имя истины' (читай: в интересах государства) могли быть применены любые методы, вплоть до 'растормозок', до 'наседок'. Да мало ли чего я еще не знаю.
Я не говорю и 'да'. Все это в конечном счете лишь логические построения. Хотя и вероятные.
Я говорю - 'может быть'. В наш век химия может творить чудеса.
НЯНЬКИ
Я уже говорил о той исключительной роли, которую играла в Институте Дураков нянька. Да, обыкновенная, рядовая, советская нянечка, няня, нянька, а попросту - санитарка, младший технический персонал. О, это был врачебный, научный, администраторский, берите выше - государственный глаз в лице простоватой, недалекой, ни за что вроде бы кроме своих простейших обязанностей (обед принести, постель заменить, полы подтереть) не отвечающей тетки.
Как правило, все институтские няньки были женщины в возрасте после 40 45 лет. Все работали в институте подолгу, некоторые свыше 20 и даже 30 лет, и в своей работе, конечно, поднаторели. Уж что-что, а отличить истинного больного от симулянта няньки - я не сомневаюсь - могли надежнее и быстрее, чем врачи.
Няньки держались за свою работу крепко, и это было понятно, т.к. здесь они получали намного больше, чем могли бы заработать в обычной больнице. Они получали надбавку за работу с психиатрическим контингентом, надбавку за риск, т.е. за работу с заключенными, в тюрьме. Видимо, у них были и какие-то воинские звания, рядовых или сержантов войск МВД, за что они также получали накидку к зарплате. Как и
