экзотических местах. Когда мы были с Черномырдиным в Сарове, президент немедленно позвонил узнать, как прошел визит и выполнило ли федеральное правительство обязательства перед городом. Второй раз в этот день его звонок застал меня на чемпионате теннисистов закрытых городов России. Я в этом чемпионате участвовал как гость. Ельцин удивился, что я так долго не подхожу к телефону…
А Черномырдин однажды отловил меня в бане.
Большие начальники находят тебя где угодно. Спрятаться от них очень трудно. Как они это делают — загадка. Вообще система поиска человека налажена у нас в России очень хорошо.
Может быть, гораздо лучше, чем в других местах.
Все эти телефонные «поиски и находки» всегда отличали Россию от другого мира. С этими вещами связана какая-то мистика. И, кстати, только в России существует такое обилие всевозможных секретных и совсекретных, необычных телефонов. У нас телефон — атрибут власти. Каждый начальник имеет на своем столе гигантское количество телефонов. Президент — счастливое исключение; у него практически нет телефонов на столе. Всего один, кажется. Ему достаточно.
Среди немыслимого числа систем связи есть свой ранжир. Вот, например, этот телефон на моем столе, вполне невзрачный с виду, звонит очень редко. Но уж если он звонит… Таких телефонов в стране всего пятнадцать. Или даже меньше.
Появился он у меня так: когда здесь был президент (а он, естественно, приезжал со своей связью), он по этому телефону разговаривал с Мэйджором. Когда Ельцин уходил, я спросил, можно ли оставить этот телефон. Он сказал — пожалуйста.
Телефон в России — гораздо больше, чем просто обычный аппарат. Если вдруг вам сообщают, что у вас снимают тот или другой телефон, это означает, что вас лишают государственного статуса. Либо статуса гражданского, как это было при коммунистах.
И, наоборот, установка телефона в неурочное время означает, что власти проявляют к вам интерес. Перед историческим звонком Горбачева Сахарову установили телефон. Сахаров сразу понял, что завтра его отпустят.
Так оно и случилось. Горбачев мог бы уже и не звонить.
Бытовые долги стараюсь не делать. Уж если приходится сделать — всегда плачу по ним. В принципе, такое житейское обстоятельство, как взять взаймы, меня не особо стесняет. Хотя и не особо нравится: все-таки долг — это всегда определенная зависимость.
Бывают смешные случаи, связанные с долгами. Вот один такой. В 1993 году весной к нам приехал тогдашний вице-президент Руцкой. Я его встречаю в кожаной куртке. А он — в роскошном пальто. Он говорит:
— Немцов, ты что же такой оборванец? Ты губернатор все-таки.
Я ему что-то невразумительное ответил.
— Ну, хорошо, — говорит Руцкой. — Сейчас я твои проблемы решу.
Позвонил своей жене Люсе, а Люся работала у Юдашкина. Сказал:
— Ты там этому кудрявому сделай пальто. Он приедет, пусть ему Юдашкин сделает.
Я действительно приехал в Москву, на Кутузовском проспекте — знаменитый Дом моды Юдашкина. Он меня встре-тил — очень милый человек (особенно трогательно, как его двухметровые манекенщицы, которым он по пояс, смотрят на него… как бы снизу вверх, почтительно, а он на них, наоборот, покровительственно). Обмерили меня как полагается. Я про цену решил не спрашивать: Руцкой говорил, что цена будет символическая.
Через несколько дней пальто было готово. Я пришел, надел, — оно, конечно, необычное оказалось, как все от Юдашкина. Но все-таки — не кожаная куртка. «Теперь, — мне говорят, — платите деньги». Предъявили счет. Двести долларов. Огромная сумма по тем временам. У меня зарплата была тогда, может быть, долларов сто. А в кармане в этот момент — ну, пятьдесят максимум. Рублями, естественно.
Я почувствовал себя полным ничтожеством. Не могу заплатить фирме Юдашкина за пальто!
Побежал к Явлинскому брать взаймы. Слава Богу, у него нашлось, он мне дал.
Пальто до сих пор ношу.
Или еще случай: мы с Ефимовым, тогдашним министром транспорта, были в Дели. И так случилось, что у меня там ботинки порвались. Просто не в чем выйти. А денег тоже не было. Я тогда у него тоже взял взаймы, купить обувь.
Когда такое происходит, очень хочется быстрей отдать, чтобы не быть обязанным.
Что же касается долгов в более широком понимании, то здесь есть и государственная проблема: долг России. Причем эта проблема не только правительственная. Здесь дело в независимости страны и ощущении свободы каждого человека. Конечно, большинство людей не задумываются о том, сколько мы должны остальному миру. Равно как и народ Соединенных Штатов не думает, каков внутренний долг США. Тем не менее мысль о том, что какой-то Парижский клуб кредиторов, или Лондонский клуб, или Международный валютный фонд может сильно влиять на жизнь страны, — эта мысль не очень-то радует. Народ великой страны должен чувствовать себя независимым и свободным.
Если долг слишком большой — очень опасно, унизительно и обременительно. Потому что здесь мы уже проедаем свои собственные богатства. А расплачиваться за эту бесхозяйственность будут наши дети. Политическая независимость страны тоже сильно связана с этим долгом. Интересно, что долг этот был сделан отнюдь не при Гайдаре. И не при Ельцине. А при коммунистах. Еще тогда, когда они начали делать первые закупки зерна за границей. Первые кредиты были нам даны еще при Хрущеве, когда первые миллионы тонн канадской и американской пшеницы прибыли в Россию. Сейчас долг уже превысил 100 миллиардов долларов.
Я считаю, для России унизительно иметь такой долг. Возврат или невозврат долга связан с экономическими перспективами страны. Если будет сделано минимальное количество глупостей, а история России не будет слишком зигзагообразной (как это было в XIX и XX веках), то тогда у России есть шанс довольно быстро расплатиться. То есть этот внешний долг наше внутреннее дело. Кстати, есть люди, которые очень интересно к этому относятся. Каждый гражданин России сегодня должен около 800 долларов. И вот один нижегородский предприниматель, фамилия его, кажется, Иордан, сильно возмущенный и раздосадованный тем, что у него лично такой долг «мировому империализму», написал мне очень трогательное письмо. О том, что он готов вернуть свою часть долга и заплатить еще за десять человек. Так, чтобы все члены его семьи никому ничего не были должны.
Я его инициативу очень даже поддержал. И обратился в правительство с просьбой открыть соответствующий счет. Чтобы граждане, которые не желают быть никому должны, вносили по 800 долларов. Помножьте на 150 миллионов человек — будет 120 миллиардов.
Из правительства пришел странный ответ, что такого счета не существует.
Тогда мы здесь, у себя в администрации, решили открыть свой счет и исправно платить Парижскому и Лондонскому клубам тот возврат денег, который пойдет от граждан. Конечно, у нас граждане не столь богаты, но некоторые люди, достаточно состоятельные, чувствуют себя независимыми и не хотят унижаться.
Я считаю, что это хорошее движение. Патриотическое. Существуют еще долги политические. Это — обязательства перед избирателями, которые сделаны до выборов и которые нужно выполнять. Для меня это — святое дело. Могу сказать, что практически во всех случаях я эти долги возвращал. То есть выполнял свои обязательства.
Если не отдавать эти долги, то тебя больше никогда не выберут. А поскольку меня уже выбирали много раз, и поскольку я понимаю, что я здесь не какой-то временщик, то для меня это имеет огромное значение. Фактически моя ежедневная деятельность, как бы это высокопарно ни звучало, направлена на то, чтобы выполнять взятые на себя обязательства.
И еще бывают долги семейные.
Мать моя, хотя и воспитывала меня и сестру одна, тратила все свои средства на то, чтобы мы могли нормально учиться, нормально питаться, нормально одеваться и иногда даже отдыхать. Мы должны помнить об этом. Я помогаю матери материально. Но материальной помощи, наверное, недостаточно. Тут долги серьезнее.
Есть нравственные долги. Коммунисты проиграли на президентских выборах потому, что не покаялись.
