— Вы думаете, что в данном случае они разные? — спросил Вадим, вглядываясь в лицо Лиды.
— Не обижайте меня, Вадим. Я же не сравниваю вас с Кучинским.
— И правильно делаете. Он бездельник, а девушки эти работают. — Багрецов запустил пальцы в свою курчавую шевелюру. — Я одного не пойму, Лидочка, откуда в вас столько высокомерия? Высшее образование и научная деятельность абсолютно не дают вам права презрительно относиться к работницам. Они ничего не знают о химических соединениях таллия и цезия, не умеют со вкусом одеваться, но разве это унижает их? «Не обижайте меня», — передразнил ее Вадим. — А откуда вы знаете их души? Возможно, они богаче и человечнее любого из нас, любого из тех, кто в уме решает уравнения и доотказа напичкан формулами. Возможно, у них в душах золотые россыпи, как писал Маяковский…
Багрецов говорил, все больше распаляясь от гнева. Его всегда возмущало подчеркивание своего превосходства, если дело касалось образования. Никакого подвига нет в том, что ты получил его. Благодари тех, кто за тебя в это время работал, пахал, сеял хлеб и строил дома.
Лида сердилась, хотела перебить Вадима. Мальчишка, и вдруг отчитывает ее ни за что ни про что. Но стоило ей покопаться в памяти, как многое из того, что говорил Вадим, стало подтверждаться довольно ясными примерами из Лидиной собственной жизни. Это уже совсем нехорошо. Было немножко стыдно и, главное, обидно — ведь услышала она об этом от мальчишки! Неужели сама за собой не замечала?
ДОРОГИ И ТРОПИНКИ
Лида Михайличенко не совсем понимала, почему Павел Иванович, как руководитель ее практики (на что он в конце концов согласился), резко изменил представленный ею план исследований. Его прежде всего интересовали возможные взаимодействия фотоэлектрического слоя и пластмассы.
— Потам вернемся к другим вопросам, — сказал он, утверждая новый план.
На лабораторном столе Лиды появилась шестиугольная плита с выщербленным краем и два осколка. Надо было выяснить причины ее растрескивания. В своем задании Курбатов исключал возможность механического повреждения, хотя Лида и высказала эту мысль.
— Нет, нет, — с раздражением подчеркнул он, — занимайтесь химией, механика здесь ни при чем.
Багрецов и Бабкин, работавшие за соседним столом, удивленно переглянулись, но промолчали. Вероятно, Павел Иванович после зрелых размышлений решил, что его подозрения неосновательны — плита треснула сама.
«Найдется третий осколок, и все будет в порядке. Димка может спать спокойно», — подумал Тимофей, но ошибся. Багрецов не мог и мысли допустить, что смелый опыт Курбатова потерпит неудачу. Не может этого быть. Надо искать виновника, а не объективные причины. Но руки у Димки были связаны, оставалось лишь страдать и сочувствовать.
В первый же день своей работы Михайличенко обнаружила повышенное содержание щелочи в осколке пластмассы, но как это могло повлиять на растрескивание, она пока еще не определила.
Вечером, когда стемнело, сотрудники испытательной станции вновь собрались вместе — куда же деваться? За каменной стеной — пустыня, а здесь, на зеркальном поле, яркий свет фонарей, радиола с пластинками, а в беседке — газеты и журналы, правда не очень свежие.
Вадим и Тимофей набросились на газеты. Лида лениво перелистывала уже читанный «Огонек», а девушки из аккумуляторной устроили танцы.
Жорка раздобыл в Ташкенте любимые фокстроты и теперь наслаждался ими. Нюра танцевала редко — скучная она какая-то. Вот Марусенька — дело другое: бабочкой летает по зеркалу, смешлива и весела.
Недавно приехавшие москвичи пока еще не познакомились с девушками из аккумуляторной, и их вниманием всецело завладел Кучинский. Жалея «несчастных девочек», он часто повторял:
— Эх, пустыня, пустыня, а женихи-то где?
Сейчас, уставши от танцев, он сел между девушками и, не обращая внимания на москвичей, с увлечением начал рассказывать о жизни в столице. Говорил, захлебываясь, о премьерах, просмотрах новых фильмов, о ресторанах и вечеринках. Московская жизнь — это сплошной праздник, гулянья и развлечения. Там девочки не торчат в каких-нибудь аккумуляторных, а в основном веселятся.
— Слыхали про «Дом моделей», где девочки получают зарплату, знаете, за что? Разные платья демонстрируют. Переодеваются каждые десять минут. Вот это жизнь!
Лиде было противно его слушать, обидно за себя и за девушек, которые все это могут принять за чистую монету, и ей вдруг захотелось поговорить с ними, доказать пустоту и ограниченность Кучинского.
Вот Жорка побежал в здание, должно быть, за новыми пластинками. Нюра и Маша остались одни. Лида поспешно спустилась к ним и для завязки разговора попросила маникюрные ножницы — ноготь сломался. Девушки смотрели на нее и удивлялись: как это такая симпатичная, красивая не следит за собой — ходит в каком-то темном, старушечьем платье; низкие каблуки, волосы не завиты, губы не крашены. Вообще странная.
Завязался разговор сначала о мелочах, потом о работе, и в первые же пятнадцать минут Лида знала почти все о своих новых знакомых.
Худенькую невысокую девушку, у которой по-детски неопределенное печальное лицо (хотя она и старалась веселиться), звали Нюрой Мингалевой. Она говорила, что жила до войны под Сталинградом.
— Так вы сталинградка? — спросила Лида.
— Нет, камышинка.
И Лиде подумалось, что действительно Нюра словно камышинка — тоненькая, стройная, подует ветер, и она наклонится низко-низко, до земли.
Никого не осталось у Нюры, кроме тетки, у которой она жила в маленьком районном городке. Сначала училась в ремесленном, потом бросила и по чьему-то совету пошла на «чистую работу» — поступила нарядчицей в строительную контору. Ничего ее видела, сидела в комнатушке где-то на отлете, все равно, что здесь, в пустыне. Там же в конторе работала счетоводом и черноглазая Маша. Вместе отправились на курсы электриков, поучились немножко и оказались здесь, на испытательной станции. Думали, что с людьми интересными встретятся. Большой коллектив, весело. Нет, опять одни. Что поделаешь? Зарплата хорошая, можно и в пустыне работать, только от тоски деваться некуда.
— Но ведь здесь очень много книг, — заметила Лида. — Я так обрадовалась…
Нюра потупила глаза, а Маша призналась чистосердечно:
— Не приучены мы. Там было некогда: придешь с работы — погулять хочется, а здесь без привычки не читается…
Никто по-дружески не предостерег девушек, что в мелких заботах о модных платьях и вычурных прическах, в каждодневных танцах и пошлой болтовне Кучинских гибнут и большие мечты и благородные стремления.
Даже близкой подруге трудно сказать, что она безвкусно и кричаще одета — кровное оскорбление! А Лида отчитывала почти незнакомых девиц — и за одинаковые платья, и за брошки, и за аляповатые клипсы, и за мертвые волосы, и за синие ресницы — за весь этот стандартный комплекс глупейшей мещанской моды. Лида знала, что именно эти нелепые мелочи приведут ее к разговору о Кучинском. А это главное.
Кучинский несколько раз появлялся в дверях общежития, но боялся даже приблизиться к девушкам, так как с ними была Михайличенко. Вадим удивился, что девушки настолько были увлечены разговором с Лидой, что не обратили никакого внимания на Жорку.
Прищелкивая подошвами на зеркальной танцплощадке и напевая, Кучинский ждал, что его окликнут. Но девчонки смотрели как будто сквозь него. А тут еще паршивец Димка подсматривает. Рад, наверное. Жорка хотел бы показать девушкам фокус с фалангой — пусть вдоволь посмеются, но опять вспомнил о злой аспирантке…
