и по всем твоим жилочкам разливается спокойная усталость.
Багрецов и Бабкин завели какой-то непонятный технический спор. Маша в ожидании Лидии Николаевны забилась в темный уголок и чуточку подремывала. Измеряя напряжение на серебряных шинках, Багрецов случайно прикоснулся к одной из них тонким проводничком, соединенным с другим полюсом. Проскочила бисерно-крохотная искорка, и проводничок прилип к шинке. Вадим осторожно подергал его, но тот держался крепко. Пробуя десятки проволочек разной толщины, Багрецов нашел наивыгоднейшую, подобрал нужный ток, и задача надежного и быстрого присоединения выводов к ячейкам была решена. Но что делать с Бабкиным? Он типичный консерватор, противится всему новому, зажимает ценные изобретения.
— Ретроград, — выпалил Димка в пылу спора и даже сам удивился, откуда у него в языке появилось столь древнее слово. — Зажимщик. Эх, знал бы Павел Иванович!
Бабкин скользнул насмешливым взглядом по лицу Димки.
— Ну что ж, поди посоветуйся. Предложи ему свою гениальную идею, как искрой насквозь прожигать соединительные полоски. Он тебе покажет ретрограда.
Несомненно, Димка добьется своего, полоски останутся целыми, и сварка окажется надежным способом соединения. Но ведь для этого надо время! А кроме того, зачем рисковать? Пайка — дело проверенное. Так думал Бабкин.
Было и еще одно обстоятельство, почему Тимофей по примеру отъявленных бюрократов мог замариновать Димкино предложение. Совестно, конечно, коли про это узнают, — приклеят тогда Бабкину кличку эгоиста, а ведь он, если разобраться по-человечески, не виноват ни в чем. Что такое сварка по Димкиному способу? Ткнул проводничок — и готово. А пайка — искусство, тончайшее мастерство. Сегодня Бабкину дали одну плиту. Если бы вы знали, с каким наслаждением он зачищал красно-медное жало им самим сделанного тонюсенького паяльника, как, приблизив его к щеке, чувствовал зарождающееся в нем тепло, как жадно вдыхал дымок канифоли! Да что там говорить! Бабкин, прищурив глаз, любовался каждой пайкой, радовался, если оловянная бусинка блестела, как слеза, хмурился, коли она тускнела.
Потом новая задача: положить перед собой часы и стремиться к тому, чтобы с каждым новым десятком паек все больше и больше сокращать время, потребное для этой операции. К концу четвертого часа Бабкин стал работать вдвое быстрее. Он чувствовал себя точно в едином заводском потоке, когда твой труд нераздельно связан с другими.
Димка, конечно, этого никогда не почувствует. К тому же его предложение в корне убивает искусство. А еще говорят, что у него поэтическая душа!
Маше надоело слушать технические споры, — все равно она в них ничего не поймет, а кроме того, она боялась пропустить Лидию Николаевну. Заснешь еще, пожалуй, — разговоры больно мудреные. Вот стихи, это дело другое.
Маша встала и, прихрамывая, — ногу отсидела — пошла к главному зданию. Как раз во-время: по лестнице спускалась Лидия Николаевна. «Сколько же у нее платьев? — с легкой завистью подумала Маша. — Что ни день, то новое. А ведь как приехала, из одного платьишка не вылезала. Нюрке с ней не тягаться. Вот дуреха!»
Лида смотрела себе под ноги и никого не замечала. Только что она беседовала с Павлом Ивановичем. Он опять заинтересовался результатами химического исследования осколка пластмассы, переданного Лиде. В прошлый раз, объясняя задание, он потребовал определить химический состав пластмассы в местах излома. Лида брала пробы с разных участков осколка и, к своему удивлению, обнаружила следы едкого калия, которого никак не могло быть в пластмассе. Вот об этой странности и состоялся разговор. Лида ничего не знала о причинах, побудивших Курбатова предлагать ей подобный метод анализа, не знала и о том, что этот осколок выпал из кармана Багрецова. Техники, предупрежденные Курбатовым, не могли ей рассказать об этом, а у начальника лаборатории были свои основания не открывать раньше времени цель исследований.
— Лидия Николаевна, — окликнула ее Маша. — Можно, я с вами поговорю?
Она нервно подсовывала под косынку выбившиеся волосы. Лида заметила ее тревожное состояние.
— Пожалуйста, Машенька. Ты не знаешь, что случилось с Нюрой? Захожу, а она плачет, говорит, тетка больна. Но нельзя же так убиваться. — Лида обняла Машу и повлекла за собой. — Пойдем, расскажешь.
Прошли мимо беседки, где спорили Багрецов и Бабкин. Димка хотел было увязаться за девушками, но зоркий друг его считал, что благоразумнее Димку не отпускать — опять начнет вздыхать, как в прошлом году.
— Сиди. Не видишь, что ли? — Девушки направлялись к самой дальней скамейке. — Пусть посекретничают.
Маша села, вытряхнула песок из туфли и, снова надевая ее на босую ногу, сказала:
— Вообще это все глупости. Он на нее и смотреть не хочет, а Нюрка из себя выходит, думает, что другая виновата.
— Кто он? Кто другая? — удивилась Лида. — Ничего не понимаю.
— Тут и понимать нечего, а только я вас очень прошу насчет писем или вообще дневников… Держите их подальше. Нюрка, как бешеная, рыщет всюду… Вам же будет неприятно. — Маша замолкла, испугавшись, что сказала лишнее.
— Спасибо, Машенька. Но у меня нет ни писем, ни дневников.
— А клеенчатая тетрадь?
— Там только лабораторные записи. Вряд ли они заинтересуют Нюру.
Маша облегченно вздохнула. Разве она могла предполагать, что именно эти записи нужны Нюре? Если бы кто намекнул ей об этом, рассмеялась бы: совсем обалдел человек! Нюрка Мингалева, ее закадычная подруга, и — вот нате вам! — подозрительная личность, вроде шпиона! Да Маша горло за нее перегрызет. Глупость какую придумали!
Помолчав, Лида спросила:
— А почему, Машенька, вы сказали о тетради? Она была у меня в ящике. Разве Нюра доставала ее?
— По ошибке. Но раз там ничего нет такого…
— Как ничего? Результаты исследований, формулы.
— Это ей ни к чему, она про любовь искала, Лидия Николаевна, — Маша порывисто сжала ее руку. — Простите эту дуру. Избави бог, если Павел Иванович узнает. Я уж надеюсь на вас. А то Нюрка от стыда сгорит. В пески убежит.
Она встала, оправила складки платья и уже на ходу сказала:
— Пойти валерьянки ей накапать. Ревмя ревет.
Оставшись одна, Лида попыталась собраться с мыслями. Значит, Нюра, или, как она ее называет, Анечка, любит Павла Ивановича. В этом Лида не находила ничего удивительного — сердцу не прикажешь. Человек он интересный, умный, и душа у него чистая. Есть за что полюбить. Но при всех этих великолепных качествах Лида не видела в нем человека, с которым бы могла связать свою судьбу. К тому были особые причины. Но почему Нюра рылась в чужом ящике? Как она могла подумать, что в техническом дневнике, который Лида приносила из лаборатории, записывались любовные переживания? Лида терялась в догадках, Она не сомневалась, что Нюра мучительно переживает невысказанную любовь, но что она искала в дневнике? Если какие-нибудь технические данные, то ей самой они не нужны, — в химии она безграмотна; если хотела передать другому, то должна бы понимать, что этим она принесет вред не только Лиде, но и любимому человеку. Значит, и эта догадка не подходит. История, по меньшей мере, странная.
Как бы должен поступить любой честный советский человек на месте Лиды? Прежде всего признаться в своей ошибке: нельзя хранить лабораторные записи в незапертом ящике. Затем сообщить руководителю о совершившемся факте, — записями интересовался посторонний человек. Да, посторонний, так как никакого отношения к ее работам Нюра не имела.
Но Лида колебалась. Во-первых, она не сама обнаружила этот факт, а узнала от Маши, которая просила ничего не говорить Павлу Ивановичу. Во-вторых, Лиде очень не хотелось выдавать девичью тайну.
