- Устрой у себя в кабинете искусственный климат, с очисткой воздуха. Можешь дышать хоть кислородом, - все так же подтрунивая, посоветовал Набатников.
- Кислородную подушку обычно перед смертью дают, - зло огрызнулся Дерябин. - А не лучше ли подождать дарить детишкам дорогие и, главное, вредные игрушки. Я-то могу устроить домашнюю теплицу с любой техникой. А внизу живут две девчушки, крохотные. Они пусть дышат как хотят? Мать у них уборщица.
- Милый мой, ты уже затрагиваешь проблемы социальные. Все это не так просто.
- Ошиблись, батенька. Не социальные, а моральные! Я понимаю, что нельзя запретить родителям дарить сыновьям дорогие подарки вроде 'Москвича'. Но ведь можно сделать так, чтобы их совестно было и дарить и принимать.
- К сожалению, у этих людей совесть еще нужно пробуждать. Процесс весьма сложный, долговременный. А нельзя ли, пока суд да дело, решить вопрос техническим порядком? Ну, скажем, проветриванием городских улиц. Устроить внутри высотных зданий систему вентиляционных труб и сквозь них втягивать вниз чистый воздух московских вершин.
- Какое там чистый? - поморщился Борис Захарович. - А заводские трубы, а летучие газы? Я думал, нельзя ли приспособить 'машины чистоты' не только для поливки, но и для кислородного обогащения воздуха. Думал, считал, а получилась чепуха. Сначала такая машина отравит воздух окисью углерода, а потом кислородиком освежит. Сама на себя и будет работать. Можно, конечно, сделать в тротуарах специальные поглотители окиси углерода, поставить ионизаторы. Но все это очень дорого и сложно. Есть другой путь... Конечно, я не специалист... Не знаю, что из этого дела получится.
- Ну, выкладывай, выкладывай свою идею, - шутливо торопил Афанасий Гаврилович. По глазам вижу, что где-то она у тебя копошится, покоя не дает.
Ничего сверхъестественного в предложении Дерябина не было. И вовсе не из-за болезненной мнительности, когда каждая городская улица, где скапливаются сотни машин, представляется ему гигантской 'душегубкой', старый инженер готов лишить своих сограждан удовольствия пользоваться машинами.
Он консультировался с врачами и удивлялся, почему столько написано о вреде курения; приводились страшные примеры, когда ничтожная доза никотина сразу же убивает лошадь, писали о вреде сырой воды, немытых фруктов, чтении лежа, о насморке и сухости кожи - обо всем, но почему-то стыдливо умалчивается о вредности окиси углерода на улицах.
- Люди давно поняли, что летом в городах дышать нечем, - жаловался Борис Захарович. - Выезжают на дачу. А я, например, очень люблю Москву, и, хоть врачи доказывают, что летом мне в ней жить нельзя, я всегда остаюсь в городе. Природы мне и здесь достаточно. Сады, парки, бульвары... Сколько лип высажено за последние годы, сколько цветов! Летняя Москва прекрасна, как и Ленинград, и Киев, и многие города. Но если бы не мои проклятые враги - машины... Вот смотри...
Дерябин вытащил из кармана коробочку, похожую на фотоэкспонометр.
- Индикатор радиоактивности? - спросил Набатников.
- Какой там радиоактивности! - опять рассердился Борис Захарович. - Я с твоей атомной техникой дела не имею. Это газовый индикатор. Раньше в шахты канареек брали, чувствительны птички к вредным газам, чуть что - и лапки кверху. А я вот такую коробочку ношу. Погуляешь по улицам часок, другой, посмотришь по шкале, сколько процентов всякой вредности вдохнул, и бежишь домой, чтобы раньше времени лапки не протянуть. - Он невесело усмехнулся.
Доказывая, что пора бы на это дело обратить самое серьезное внимание, Борис Захарович жаловался на химиков, конструкторов двигателей внутреннего сгорания, что до сих пор они не придумали, как свести до минимума вредные отработанные газы. А если так, то до поры до времени надо убрать из городов автобусы, грузовики и максимально сократить индивидуальный автотранспорт, пока он не будет заменен электрическим.
- Да, да, только электрическим. Могут быть высокочастотные машины или, вернее всего, аккумуляторные. Ты представляешь себе, какой тогда рай наступит на земле! У машины нет вонючего мотора, копоти, грязи, бензинных паров.
Набатников заметил, что с существующими аккумуляторами машина получается громоздкой и нерентабельной. Во всяком случае, заменить автомобиль она не сможет.
- Но ведь ярцевские аккумуляторы... - попробовал возразить Дерябин. Впрочем, опять что-то с ними неладно.
В кабинет постучали. Вошел взбудораженный от волнения инженер и сдавленным голосом проговорил:
- Невероятная космическая вспышка. Посмотрите.
Набатников и Дерябин выбежали в центральный зал. Замирая от восторга и удивления, один из лаборантов подозвал к себе Набатникова:
- Что же это творится, Афанасий Гаврилович? Никогда такого не было.
Действительно, на шестом контрольном пункте приборы показывали небывалое увеличение энергии космических частиц. Они хлынули на землю мощным потоком, и даже толстый слой атмосферы не повлиял на столь невероятное излучение. Хитро придуманные уловители, расположенные на диске, были по-разному сфокусированы и, если можно так сказать, настроены на разные виды космических частиц. Вот почему лишь в уловителе номер шесть, рассчитанном на один из видов наиболее распространенных частиц, впервые обнаружилось резкое увеличение космической энергии.
Но это было лишь началом. Афанасия Гавриловича подзывали то к восьмому пункту, то к двенадцатому, и везде приборы отмечали совершенно потрясающее излучение.
- Ко мне, Афанасий Гаврилович! - звал инженер с девятого контрольного пункта. - Приборы уже ничего не показывают. Все стрелки за шкалой.
- Ко мне! - перебивал другой.
- Я не знаю, что записывать, - жаловалась растерянная лаборантка.
- Прошу вас, Афанасий Гаврилович, - учтиво поднимаясь, говорил пожилой физик. - Явление очень странное.
Набатников перебегал с одного пункта на другой, кружился точно конь на цирковой арене, которую напоминая этот круглый зал. Нельзя было остановиться. Все стрелки приборов, все перья самописцев словно с ума сошли, готовые разбить стекла и выскочить на свободу. На экранах осциллографов зеленые змейки покинули привычную середину и поскакали вверх. А на больших контрольных экранах, где раньше просматривался путь чуть ли не каждой частицы светлой капелькой, скользящей по стеклу, сейчас шел такой ливень, словно в башню ворвалась весенняя гроза, захлопала дверями, рамами и хлынула бушующим потоком.
Радуясь и немного пугаясь, люди вскакивали с мест, ослепленно прикрывали глаза. Куда ринется эта брызжущая светом неуемная стихия?
Она перекинулась уже на четырнадцатый экран, хлынула как из разбитого окна, заметалась в пятнадцатом, постепенно затихая на противоположной стороне башни.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Автор никак не ожидал, что Димка Багрецов, особой
храбростью никогда не отличавшийся, вдруг решится на
такой отчаянный шаг. Но разве узнаешь заранее, кто
будет героем?
Прозрачный шар уже не виден, исчез, растворился в сумерках, но черная птица резко выделялась на фоне лилового неба.
Тимофей поднял голову, стараясь рассмотреть лицо Димки.
- Ничего страшного. Доберусь.
Спустившись вниз, Вадим схватил его за руку:
- Не пущу... Понимаешь, не пущу!..
Бабкин повернул к нему удивленное лицо, и Вадим устыдился своей горячности. Похоже на то, что Тимофей отказался от рискованного опыта.
Сдвинув кепку на ухо, Тимофей почесал висок.
- А может, обойдемся? Мы, кажется, перестали подниматься.
- Боюсь, что над горами пойдем выше, - неуверенно сказал Вадим.
- В темноте ничего не сделаешь. - И, как бы приняв окончательное решение, Тимофей начал привязывать трос к ремню на всякий случай, для перестраховки.
Тонкие стальные жилки кололи пальцы. Тимофей морщился, совал палец в рот и сплевывал вниз, где темнело море. Потом придирчиво осмотрел ремень, подергал привязанный к нему стальной трос и туго подпоясался.
Тимофей понимал, сколько неприятных минут он вынесет, прежде чем доберется до ребра диска. Но это было необходимо. А кроме того, хотелось проверить анализатор. Он обязательно должен работать, иначе нарушится вся система исследований. Правда, Тимофей не знал мейсоновского аппарата, но, может быть, там пустяковое внешнее повреждение? Кроме того, смущала и другая неприятность: а что, если диск опять сделает какой-нибудь неожиданный разворот? Ведь этак и сорваться можно. Однако скорость истечения газов тут невелика - во всяком случае, так было раньше, - и только на большой высоте, в разреженной атмосфере, двигатели работали на полную мощность.
Опять и опять проверяя, сколь крепко он привязал трос к ремню, Бабкин инстинктивно медлил, оттягивал время. Стоило ли рисковать? Ведь пока еще диск летит низко.
Вадим с болью смотрел на друга, ясно представляя себе, что его ждет. Вот он вылезает из люка, хватается за первую скобу, протискивается под нее, затем, перебирая руками и ногами, ползет дальше. А кругом свистит ветер и манит вниз холодная пустота. Но почему это все должен испытывать Тимка? Почему? Птицу он сбросит, а что делать с анализатором?
Моря уже не было видно. Густая мгла поднималась к самому люку. Вадим покосился на часы, стал собраннее, спокойнее, вынул из кармана гребенку, расчесал свою пышную шевелюру и слегка дернул за трос, чтобы Тимофей обернулся.
- Погоди, Тимка. Через три минуты включится радиостанция. Послушаем. Вдруг ЭВ-2 опять
