ничего особенного, Римма призналась:
- Дождь был. Заехала в аккумуляторную протереть банки. Потом испугалась, думаю, не перепутала ли? Проверила напряжение. Все в порядке.
- Ремонтные не попали?
- Конечно нет. Они же без паспортов. - Римма зашевелила губами, считая петли, по, чувствуя нетерпеливое ожидание Нюры, добавила: - Могли попасть только те, что вы сами проверяли.
Нюра схватилась за голову. Все позабыла, проклятая девчонка! Сколько раз ее предупреждали, что ярцевские аккумуляторы, прошедшие больше сотни циклов, то есть зарядов и разрядов, могут отказать в работе. Им нельзя доверять. 'Доверять? - переспросила себя Нюра. - А девчонке-пустышке ты могла доверить?' И сразу припомнилось, как, блуждая отсутствующим взглядом по потолку, Римма слушала надоевшие ей инструкции. При чем тут циклы? У Риммы свои дела, свои заботы, а на все остальное наплевать.
Лишь сейчас Римма поняла, что совершила непростительную ошибку, надо спасать положение.
- Сами напутаете, а я виновата. Откуда я знала?
- Да говорила же я тебе тысячи раз, - чуть не плача, доказывала ей Нюра. Ну чем забита твоя голова? Скажи, пожалуйста?
- Чего вы на меня вскинулись? Ничего особенного не случилось.
- Не случилось? - Нюра даже привстала от удивления. - Из-за тебя люди остались в кабине, чтобы предупредить аварию. Из-за тебя диск попал в грозу. Ведь приборы не работали. Из-за тебя люди чуть не погибли.
Ого! Это дело посерьезнее. Римма почувствовала непривычное волнение. Да разве так можно клепать на человека? Она не виновата нисколечко. И Римма бросилась в атаку:
- А кто вам позволил законы нарушать? Я еще в профсоюз пожалуюсь.
- Какие законы?
- Обыкновенные. В субботу заставили работать, да еще на два часа задержали.
- Но ведь это особый случай. Срочное испытание.
- А мне какое дело? Очень мне интересно отгуливать в будние дни, когда все на работе.
- Мало ли что тебе неинтересно, - терпеливо разъясняла Нюра. - Но космические лучи...
- А мне все равно... Космические, электрические, - в руках Риммы лениво шевелились спицы, - какие угодно. И нечего рабочего человека прижимать. Все говорят 'забота о человеке'. А где она, эта забота? Никакой охраны труда. Целую неделю спину гнешь, и нате вам, в субботу отдохнуть не дадут. Поневоле ум за разум зайдет. Не то что банки перепутаешь, отца с матерью не различишь.
Глядя на то, как Римма спокойно нанизывает петли, Нюра еле сдерживалась. Все кипело в ней. Ну еще бы, Римма знает свои права, знает и законы, профсоюз вспомнила, охрану труда. Замучилась от безделья, устала, бедная. И если бы не тайная радость, что все наконец выяснилось, что отказали не новые аккумуляторы, а те, которые и должны были прийти в негодность, то вряд ли Нюра смогла бы сдержаться.
- Все ясно. Тебе были даны новые, хорошие аккумуляторы, а ты их заменила испорченными. Можно сейчас позвонить в институт и проверить, где находятся банки, которые ты взяла из лаборатории. Так и скажу Борису Захаровичу.
Повернувшись к Римме спиной, Нюра медлила, наконец решилась и пошла.
Римма вскочила, удержала ее за платье:
- Но надо, Анна Васильевна! Не говорите. Новые тоже могли испортиться.
Нюра всплеснула руками:
- Какая же ты сквернавка! Слов не нахожу. Ради собственной шкуры готова погубить труд и счастье человека. Он всю жизнь работал над этими аккумуляторами. Да разве ты можешь понять? У... корова!
В это слово Нюра вложила всю глубину ненависти, которой раньше за собой не замечала.
А Римма даже не оскорбилась. Подумаешь, Художественный театр! Пусть себе ругается - все равно никто не слышит. Ей просто завидно, что сама она тощая, в чем только душа держится. Римме, конечно, придется стерпеть и не огрызаться.
Зная Нюрин мягкий характер и душевную теплоту, которую Римма определяла как 'бабскую жалостливость', можно было бы на этом сыграть. У мамы такой же характер, и Римма часто пользовалась ее слабостью.
Удивительно сочетались в Римме и ханжеская стыдливость - в музее при виде гипсового Аполлона она всегда отводила глаза - и жесточайший цинизм. Она никогда не позволяла себе поддаться влечению к кому-нибудь из своих друзей. Никто бы из них не смог признаться, что поцеловал ее хоть раз. Никогда не обнимали ее горячие мужские руки. Как и тысячи постоянных посетительниц танцплощадок, она танцевала лишь с подругами, автоматически вышагивая за вечер целые километры. А если и отвечала на приглашение какого-нибудь завсегдатая, то даже в тесной толчее умела сохранять нужное расстояние между собой и партнером.
Она любила смотреть французские фильмы, но, когда там целовались, обязательно опускала ресницы. Чуточку грубоватое словцо, шутливый намек на увлечение пли возможную любовь к Римме, чем грешили летчики, сразу же делали ее недоступной и строгой.
Мать гордилась высокой нравственностью и чистотой дочери и в то же время не понимала, что за всем этим у нее скрывается и высокомерие и ложь, холодное равнодушие и пустота. Мама считала ее несчастной девочкой. В вуз поступить не удалось, балериной она не стала, актрисой тоже. Из секретарш перебросили на производство, ученицей сделали.
А ученица эта, несмотря на свою молодость, прекрасно усвоила те жизненные принципы, которыми столь умело пользовался ее наставник и руководитель Толь Толич Медоваров.
И не будь на свете таких людей, как Нюра, с ее легко ранимой, отзывчивой душой, с ее незащищенностью от колючих ветров, от людей, шагающих по жизни тяжелой поступью, плохо бы пришлось Римме.
- Вы добра людына, Анна Васильевна, - стараясь придать своему голосу искреннее волнение, слезливо заговорила Римма. - Неужели из-за какой-то ошибки вы хотите, чтобы меня уволили? Ну куда я денусь? Ведь у вас специальность, а у меня? Вешаться мне, что ли? - она уткнулась лицом в недовязанный шарф.
Нюра стояла в нерешительности, грызла горькую травинку и думала, что, скажи она правду, Римму ни минуты не будут держать в институте. Даже Толь Толич умоет руки.
- Нет, не могу. - Нюра выбросила травинку. - Не могу допустить, чтобы все подумали, будто испортились новые аккумуляторы, - злясь на свою мягкотелость и как бы оправдываясь, возразила она. - Или ты хочешь, чтобы всю вину я взяла на себя?
Все еще не открывая лица, Римма захныкала:
- Анна Васильевна, родненькая! Да вам же ничего не будет. Ну, я очень прошу! Так трудно было устроиться. Хотела даже на целину поехать, на сибирские стройки, да маму жалко. Она у меня совсем больная, совсем беспомощная...
И явная ложь, и кое-какие нехитрые артистические способности, и слезы, которые Римма могла вызывать у себя, вспомнив что-либо особенно неприятное, вроде того, что у нее под самым носом перекупили нейлоновую кофточку или как ей не хватило денег на модные венские босоножки, - все было использовано для убеждения Нюры.
Много испытавшая в жизни, зная, сколь горьки девичьи слезы, но никогда не плача по пустякам, Нюра разжалобилась, в носу защекотало, и, чтобы не выдать своей слабости, она сурово сказала:
- Ну, довольно, довольно. Расскажи подробно, как все случилось.
Римма достала из сумочки кружевной платочек и аккуратно вытерла ресницы.
- Мне вообще в этот день не повезло. С утра у мамы что-то было с сердцем нехорошо. А потом я с Петром поссорилась и вроде как предчувствовала, что никогда его больше не увижу. - Римма поднесла платочек к глазам и всхлипнула. - Так тяжело!.. Так тяжело...
Дальнейшие подробности были излишними. Нюра по себе знала, что такое любовь, из-за нее всякое может случиться. Потеряла девочка голову и все перепутала. Правда, Нюра не думала, что Римма способна на глубокое чувство, но ведь у каждого оно проявляется по-своему. Вполне возможно, что за внешней маской равнодушия Римма прятала свою любовь, ведь не всегда о ней должен догадываться твой избранник, а тем более окружающие. Все это давно было пережито Нюрой, как же тут не посочувствовать девичьему горю?
А Римма, прижимая платочек к глазам, украдкой наблюдала за Нюрой и жалобно рассказывала, что до сих пор сама не своя, что трудно сдерживаться и что истинное горе молчаливо. Только ей, чуткой Анне Васильевне, Римма может признаться, что она и Петро хотели пожениться.
Садясь рядом, Нюра обняла Римму за плечи и, ласково перебирая ее жесткие локоны, увещевала:
- Успокойся, успокойся, девочка. Я же ничего не знала. Не догадывалась.
* * * * * * * * * *
- Пора бы уже разобраться в истории с перепутанными аккумуляторами. Тут ни при чем ни девичья растерянность, ни болезнь матери и, тем более, ни любовные переживания. Все это придумала Римма. И не зря она поначалу вспомнила об охране труда и о том, что нельзя покушаться на субботний отдых трудящихся.
Римму не предупредили, что именно в субботу надо будет задержаться на работе, чтобы подготовить 'Унион' к срочным испытаниям. А у Риммы были свои планы. Только не думайте, что она обещала встретиться с Петром - ни он и никто из ее друзей здесь ни при чем. Больше того, Римма даже обрадовалась, когда Петро улетел, а то бы опять потащил на Днепр соловьев слушать да луной любоваться. Глядишь, стихи бы начал читать, от которых Римму еще в школе тошнило. Обыкновенное нытье, и непонятно, как люди могут этим увлекаться.
Петро терпеть не мог танцплощадок. Говорил, что в этой круглой железной клетке, похожей на ту, что устанавливается в цирке, когда зверей показывают, он чувствует себя тигром. А Римма могла танцевать ежедневно и редко отказывала себе в этом удовольствии.
Но в ту субботу, когда 'Унион' должен был подняться в воздух, Римму ожидало двойное удовольствие. Наконец-то она поразит в самое сердце одну ненавистную ей
