границами государств, скоро будет последним полустанком на пути к звездам.
Пройдемте на ракетодром. Сейчас он залит светом прожекторов. Но больше всего света возле 'Униона', где скрестились все лучи, и не только прожекторные, но и всех звезд, мерцающих в черном небе, любопытной луны, которая должна бы заинтересоваться своим соперником - сияющим диском.
Из многих стран мира собрались сюда 'первейшие богачи' - люди богатые и новыми смелыми идеями, и опытом, упорством, терпением. Люди, когда-то не знавшие друг друга, возможно, бывшие враги или союзники, но сейчас все они связаны единым стремлением, единой мечтой.
Большая группа ученых и инженеров столпилась с правой стороны диска. Здесь испытывается приспособление для выбрасывания 'хвоста кометы'.
Представьте себе длинный рулон специальной ткани, покрытой фотоэнергетическим слоем. В космических пространствах, где солнечные лучи не задерживаются атмосферой, поверхность каждого метра такой ткани дает огромную энергию, которую можно использовать не только для аппаратов 'Униона', но в будущем и передавать на Землю. Правда, способы такой передачи пока еще не совсем доработаны, по проведенные опыты в земных условиях были весьма многообещающи.
- Отойдите! Отойдите, пожалуйста! - вежливо предупреждает охрана, выставленная вдоль всего ракетодрома. - Дальше этой линии не заходить:
И вот из самой кромки диска вырывается небольшая ракета и тянет за собой километровую светящуюся ленту. Она дрожит над головой, точно раскаленная до голубого сияния. Дрожит, как зеркальная водяная струя. Нет, даже не так. Попробуйте вообразить, что ночное небо вдруг раскалывается на две половинки и между ними видишь завтрашний голубой день.
Ракета догорает. Лента плавно опускается вниз и теперь уже золотой рекой пересекает ракетодром. В ней купаются лучи прожекторов.
- Снизу ткань покрыта светящейся краской, - поясняет инженер, нагибаясь и показывая ее оборотную сторону. - Это чтобы легче наблюдать за полетом 'Униона'. А сверху фотоэнергетический слой. Мы его поместили в шестиугольные ячейки, как в пчелиные соты...
Нюра ходила поодаль. И не потому, что ее мало интересовали новые успехи Курбатова. Инженера из его лаборатории она хорошо знала - приезжал не один раз в НИИАП. Увидит, начнутся расспросы: как дела? Как работается? Начнет узнавать, скоро ли она закончит дополнительное задание по просьбе Курбатова? А как ответить? Что ее уже предупредили об увольнении и что задание передадут кому-нибудь другому? Завтра утром она уезжает вместе с Риммой. Так приказал Медоваров. Можно было бы обратиться к Борису Захаровичу - ведь работа еще не закончена, - но Толь Толич самолюбив и не потерпит, чтобы вмешивались в его дела. Уволит все равно, да еще с плохой характеристикой. Серафим Михайлович прилетел, а она его даже не видела. Может быть, так лучше? Уехать и позабыть навсегда. Так лучше.
Знала бы Нюра, как мучается сейчас Димка из-за того, что не может рассказать ей о последнем разговоре с Дерябиным. Ведь сейчас уже ясно, кто непосредственно виноват в истории с аккумуляторами. Правда, у Вадима нет-нет да и кольнет в сердце при воспоминании о Римме, но он старался о ней не думать. Да и некогда. Он даже успел увидеться с Поярковым и встретить друзей. Как хотелось бы пожать руки Зине и Пичуеву! Но пришлось принимать заокеанского гостя...
Впервые в жизни Багрецов беседовал с американцем, причем это был откровенный разговор двух очень разных людей. Они не подходили друг другу ни по возрасту - Мейсону уже под пятьдесят, - ни по убеждениям, потому что Багрецов комсомолец, а Мейсон капиталист, глава фирмы, выпускающей приборы для исследовательских институтов. Пусть в этой фирме всего два десятка рабочих, а сам Мейсон - основная техническая сила: главный инженер, ведущий конструктор и начальник лаборатории. Все равно, он живет не только своим трудом, но и трудом рабочих, которые дают ему прибыль. Он хозяин и единственный владелец средств производства, станков и оборудования, цехов и даже земли, на которой они находятся. Все, что когда-то узнал Багрецов из политэкономии, приобрело весомость и наглядную простоту.
Он испытывал странное чувство. Живой капиталист, довольно прилично изъясняющийся по-русски, сидит рядом с комсомольцем, хлопает его по коленке и говорит, что он чертовски хороший парень и самый лучший друг его фирмы.
Учтите также не совсем обычную обстановку: поздний вечор, тишина, пустынные коридоры - и только двое в лаборатории. Люди, которых недавно разделяли и океанские пространства и продолжает разделять тягостная настороженность.
Эта встреча никак не походила на официальный прием, на пресс-конференцию. Набатников представил гостю некоторых своих сотрудников, потом Бориса Захаровича Дерябина и Медоварова. Наконец уже в лаборатории очередь дошла до Вадима. Именно он больше всех интересовал Мейсона.
Время было горячее, люди занятые - сейчас надо уточнить план испытания, рассказать коллективу института о принятых в Москве решениях, - а потому Мейсона поручили Багрецову, и, вежливо извинившись, Набатников и Дерябин покинули лабораторию.
Толь Толич хотел было задержаться: неудобно оставлять мальчишку с американцем - наболтает еще чего-нибудь. Однако Набатников решительно взял Толь Толича под руку:
- Пойдемте, Анатолий Анатольевич. Они сами разберутся.
Мейсон вовсе не походил на знакомый Вадиму по карикатурам и фельетонам образ преуспевающего американца. Казалось, что Мейсону абсолютно наплевать на одежду: какой-то рыженький свитер с вытянувшимися рукавами, широкие брюки с пузырями на коленках. Вот тебе и капиталист! Но потом Вадим понял, что ничего особенного в этом нет. Мейсон может позволить себе роскошь не обращать внимания на костюм. В конце концов, директор фирмы достаточно обеспечен, чтобы его не встречали по платью. Всем понятно - это не от бедности, как хочет, так и одевается.
Покосившись на дверь, Мейсон иронически усмехнулся, но вдруг заметил свой уже вскрытый аппарат.
- Можно? - Он осмотрел его и сокрушенно покачал головой. - Я всегда боялся этот метод. Запайка ампула. Как вы мог исправлять? Там, - показал он на потолок, - отшень высоко. Вы отшень храбрый.
Пропустив мимо ушей насчет храбрости - к делу это не относится, - Вадим подробно рассказал, что случилось с анализатором, как в связи с вынужденным переключением тока испортился нагреватель, как перестали подаваться ампулы и что пришлось в этом случае сделать.
- Переключение произошло по нашей вине, - сознался Багрецов, но умолчал, что это случилось из-за испорченного аккумулятора. - Однако я еще в Москве пробовал делать вот что... - и, раскрыв схему анализатора, показал на ней некоторые пересоединения, вычерченные красной тушью.
Быстро схватив чертеж, Мейсон так и впился в него глазами. Лицо постепенно светлело.
- Суперкласс! - оказал он, хлопнув себя по коленке, и вдруг усомнился: Но почему тут конденсатор? Можно переключать немножко транзистор...
Вадим сдержанно возразил, что для надежности он хотел бы предложить это маленькое усовершенствование... Мейсон опять засомневался. Нужно ли оно? Заспорил, загорячился...
И вдруг, забыв все правила международного этикета, Димка стал доказывать, что аппарат Мейсона хотя и довольно интересен, но не доработан, не продуман в деталях, что с ним еще нужно полгода возиться, прежде чем пустить в серийное производство.
- А монтаж, монтаж! - восклицал Вадим, тыкая пальцем в переплетение цветных проводов. - Знаю я вашу американскую систему. Снаружи все прекрасно: и лак и никель. А внутрь заглянешь - приляпано кое-как. Весь монтаж на соплях...
- Это есть новый русский слово? Я прошу повторять.
Если Мейсон не понял какого-то слова, то Багрецову вообще бы надо понимать, что он слишком далеко зашел в своей технической дискуссии. Оценка американского радиомонтажа была в какой-то мере справедливой. Их аппаратура внешне красива, но внутри оставляет желать много лучшего. Этим особенно возмущался Бабкин, человек придирчивый и в высшей степени аккуратный. От него и услышал Вадим столь презрительную оценку, выраженную не очень благозвучным словом.
Кое-как Вадим постарался замять свою оплошность, а Мейсон уже говорил о том, как бы получше переделать анализатор именно сейчас, чтобы в новом качестве он мог занять достойное место среди аппаратов 'Униона'.
Разные сидели люди за столом. Люди абсолютных противоположностей. Но общее дело, беспокойная мысль исследователя, жажда познаний и радость умелых рук все это сближало американского предпринимателя Стивена Мейсона и советского инженера Вадима Багрецова.
Тут же они решили попробовать одну схему. Мейсон схватился за паяльник.
- Прошу немножко включать.
У него были рабочие руки с узловатыми жилами, и, видно, многое он перенес, прежде чем организовать свою фирму, которой очень гордился, хотя, с точки зрения советского инженера Багрецова, такая фирма больше напоминала радиоремонтную мастерскую или, в лучшем случае, телевизионное ателье.
Мейсон восхищался оборудованием здешней лаборатории, оснащенной самыми новейшими приборами, которые для него слишком дороги, и жаловался, что ему приходится выдерживать жесточайшую конкуренцию.
- Военный заказ... Фьють... - грустно присвистнул он. - Нет, не можно... Лютше звезды считать, спектр смотреть... Атмосфера.
Из дальнейшего рассказа, прерываемого лишь позвякиванием пинцета и стуком паяльника, когда клали его на подставку, Вадим понял, что Мейсон изобретал разные приборы для спектрального и теплового анализа звезд, конструировал кое- какие метеоприборы и вообще вещи известные, но привносил в них выдумку, отчего сложные задачи
