нумидийскую конницу.
Впереди на валу виднелся силуэт часового, опирающегося на копье. Фабий вспомнил свою юность, римский лагерь в Сицилии у горы Эрикс. Как тогда все было просто для него. Дождаться смены и спать. А теперь он не знает покоя ни днем, ни ночью, словно Италия поставила его своим недремлющим стражем.
С вершины холма, на котором был разбит лагерь, виднелись равнина, расплывчатые очертания оливковых рощ и виноградников. Там враг, сильный и коварный. Может быть, Ганнибал сейчас тоже не спит и готовит войску новую западню. Ганнибалу не терпится как можно скорее закончить войну: ведь он на чужбине и каждый день отнимает у него силы и не прибавляет новых. Он нетерпелив, этот африканец, у него горячая южная кровь. В борьбе против него лучшее оружие - терпение.
Из палаток доносится богатырский храп воинов. Легионеры устали. Почти каждый день им приходится разбивать новый лагерь. Выкапывать рвы, обкладывать вал дерном, обносить его частоколом. А в тот день, когда не надо строить лагерь, находится другая работа - чистить оружие смесью уксуса и мела, молоть зерно на хлеб.
В одной из палаток не спали. Говорили двое. Фабий прислушался.
- Сколько мы будем здесь торчать, как куры на насесте? Можно подумать, что наша овечка заботится о том, чтобы нам было виднее, как одноглазый опустошает Италию!
'Овечка', - с усмешкой подумал Фабий, - мое школьное прозвище. И это им известно'.
- Чего от него ждать? - послышался другой голос. - Он хочет ускользнуть от Ганнибала за тучами и облаками. Вот Минуций - настоящий орел. Будь он диктатором, от пунов осталось бы мокрое место.
Фабий медленно зашагал к преторию. 'Кто эти люди, отзывающиеся обо мне с таким презрением? - думал он. - Землепашцы из Этрурии или пастухи из Самния? Вражеское нашествие лишило их крова и семьи. Они рвутся в бой, забывая о судьбе Фламиния и его армии. Да простят боги их заблуждение. Уместно ли думать об обидах, когда решается судьба отечества! Честолюбие уже погубило Фламиния. Пусть они считают меня трусом или предателем. Это не заставит меня отступить'.
Фабий задремал к утру. Но сон его был недолог. Снаружи слышался шум. Кто-то хотел его видеть, а ликтор не пускал.
- Иди к легату! - кричал он. - Диктатор еще спит.
- Я уже был у легата! - доказывал незнакомый голос.
Фабий, накинув тогу, вышел наружу. К нему, прихрамывая, шел худощавый человек лет сорока. Фабию показалось, что он где-то его видел.
- Будь здоров! - сказал незнакомец.
- Я тебя слушаю, - ответил диктатор.
- Я буду краток, Возьми меня к себе в войско.
- Тебе лучше бы остаться дома. Походы и бои не для тебя.
- То же самое ответили спартанцы, - сказал незнакомец, переходя на греческий язык, - хромому афинскому учителю Тиртею... А потом...
- Можешь не продолжать, - прервал Фабий. - Я знаю, что ты скажешь дальше, Гней Невий. Потом Тиртей написал свои воинственные элегии, и они вдохнули в воинов мужество, спартанцы разбили врагов. Но я не нуждаюсь в твоих элегиях, Гней Невий. Ты немного опоздал. Тебе бы лучше обратиться к Фламинию.
- Разве твоим воинам помешает мужество в эти тяжелые для Рима дни?
- Бывает разное мужество, - уклончиво ответил диктатор. - Поэты воспевают воинов, рвущихся в бой, а я учу легионеров воздерживаться от сражений. Недаром меня называют овечкой. Теперь понимаешь, что тебе здесь не место?
- Нет, именно теперь я понял, что должен быть с тобой, ибо кому, как не поэту, известно, что высшее мужество - идти вопреки общему мнению, встречая насмешки и клевету. Тебя называют в Риме 'Медлитель', но ты заслужил имя 'Величайший'. Я уверен, что потомки так тебя и назовут [в середине II века до н.э. Фабия уже называли 'Максим', то есть 'Величайший'].
И СНОВА МОРЕ
В тот день Сципиона вызвали в сенат. Нет, его не отправляли в армию, как он решил тогда в театре. Ему дали более опасное и почетное поручение. Это задание можно было доверить лишь молодому, энергичному человек, а не какому-нибудь неповоротливому сенатору с трясущимися от старости руками. Предстояло отвезти в Цирту, к союзнику римлян нумидийскому царю Сифаксу, послание сената. Выбор пал на юного Сципиона. Он должен был плыть на корабле Килона, считавшегося самым смелым моряком тирренского побережья.
И снова море качало его на своей груди, снова о борт триеры били волны; поднимая брызги, кувыркались дельфины, черноголовые чайки стремительно падали вниз, задевая крыльями гребни волн.
Триера подняла якоря в начале второй стражи, а на рассвете слева по борту показался лесистый полуостров. Над лесом, над голубыми скалами поднимались здания со сверкающими белыми колоннами.
- Анций! - воскликнул словоохотливый грек. - Видишь, там храм Нептуна, а правее - святилище Эскулапия. Здесь я принес в жертву серебряную руку, и Эскулапий возвратил твоему отцу здоровье.
- Где ты только не был, Килон! - молвил не без иронии Сципион. - Я не удивлюсь, если когда-нибудь узнаю, что ты побывал в подземном царстве и, подобно Одиссею, вернулся оттуда живым.
- У меня с Одиссеем много общего, - подхватил, нисколько не смутившись, Килон. - Мы оба родились на острове, нас обоих преследовали боги своей завистью и гневом, мы оба были нищими, нас покидали друзья... Правда, есть в наших судьбах одно различие, - добавил Килон после некоторой паузы.
- Что ты имеешь в виду? - спросил Сципион с улыбкой.
- Одиссея ждала его благодетельная супруга двадцать лет, у меня же, благодарение богам, нет никакой Пенелопы. Зачем моряку Пенелопа, когда у него и так много хлопот! Смотри, чтоб не налететь на скалу, не попасть в бурю, не напороться на пиратов, чтоб в трюме не завелись крысы, чтоб ракушки не облепили киль, чтоб не прогнили канаты и не лопнула рея. А когда удастся всего этого избежать, приходит какая- нибудь новая напасть. Например, тебя вызовут в Рим и прикажут: 'Килон, плыви в Нумидию'. Легко им, просиживающим свои тоги до дыр, говорить 'плыви'! Сейчас война, и, если карфагеняне узнают, кто у меня на борту, они не посмотрят, что я мирный грек. Мое место там! - Килон свистнул и показал не рею.
- Но ты ведь сам выбрал профессию, связанную с риском. И, если это так, тебе нечего упрекать сенаторов за то, что они поручили тебе рискованное дело. Если ты благополучно доставишь меня в Рим, получишь двести золотых.
- Куда они мне, золотые! - воскликнул Килон. - Для уплаты Харону [Харон - мифический перевозчик в подземном царстве, доставляющий души умерших через реку Стикс; для уплаты за перевоз мертвым клали в рот медную монету] хватит и медного асса, а наследников, благодарение богам, у меня нет. Вот что: если меня вздернут на рею, а тебе удастся возвратиться в Рим, купи на деньги, которые мне обещаны, столько вина, сколько могут выпить все моряки Капреи [Капреи (теперь Капри) - остров в Куманском (ныне Неаполитанском) заливе], когда они ожидают восхождения Плеяд и в их кожаных мешочках не колотится ни один асс. Обещаешь?
- Обещаю! - ответил Сципион. - Но только в том случае, если мне удастся доставить послание сенату Сифаксу.
Промелькнул островок у устья небольшой речки. Это была Астура - место уединенного отдыха римской знати. Отсюда уже был различим залитый солнцем мыс Цирцеи, а за ним - мыс Мизен.
С Мизена берег, подобно жемчужной нити, сверкал пятнами городов и вилл. И эти пятна то сливались в сплошную линию, то расходились, разделяясь зеленью оливковых рощ. В глубине Куманского залива виднелась меловая вершина Везувия, курчавившаяся виноградниками. А правее Флегрейские поля, за которые, как говорят, сражались боги и гиганты. А что оставалось делать людям? Люди следовали примеру богов. Каких только завоевателей не видели эти берега, эти горы, окружившие Кампанию каменным амфитеатром! Этруски, греки, самниты, римляне, а теперь пуны. Перед отъездом из Рима Публий слышал, что в Кампанию долиной Вольтурна движется Ганнибал. Может быть, он сейчас уже в Капуе? А Фабий? Опять отступает? Неужели он отдаст пунам и этот очаровательный край?
Корабль вошел в сверкающе серые воды пролива, отделяющего Салернский полуостров от Капреи. Это
