Масиниссы. И, когда эта страна казалась потерянной навсегда, отец объявил свое решение: они едут в Нумидию.
Так вот они, степи Масиниссы, травы по колено, табуны полудиких, необъезженных коней, гряда синеватых гор на горизонте! Казалось, эти горы звали девушку к себе, обещая ей счастье. Птицы, распластав крылья, парили в небе. Если бы дать Софонибе их крылья, она бы нашла мапалию, где ее ждет Масинисса. И никто бы их не разлучил!
На границе владений массилов Ганнона и его свиту встретила кавалькада всадников. Этот плотный, широкоплечий человек - сам царь Сифакс. Он смотрит на девушку изумленным и восторженным взглядом. Сифакс не слышит и отца, который просит у царя каких-то всадников. Отец, неужели ты не видишь, не понимаешь, что люди, которые так смотрят, отдадут не только всадников, но все, что ты попросишь, и даже больше того, о чем ты можешь мечтать!
Ганнон взглянул на дочь. 'Не бойся, дружок, - говорит его взгляд. - Я не собираюсь иметь своим зятем варвара. Но зачем лишать варвара надежды, если из этого можно извлечь пользу?'
В этот же день к Сципиону явился Вермина.
- Я по поручению отца, - сказал он. - Отец просил передать, что он не может выполнить твою просьбу.
Это было настолько неожиданно, что в первое мгновение Сципион не мог вымолвить ни слова.
- Но он мне обещал! Я хочу видеть Сифакса.
- Это невозможно. И тебе лучше всего покинуть Цирту, если не хочешь оказаться в плену. Сейчас у нас гости из Карфагена.
Сципион понял, что дальнейшие разговоры бесполезны. Видимо, Сифакс узнал о поражении Фламиния или что-нибудь еще заставило его изменить своему слову. Надо добираться до моря, где его ждет корабль Килона.
Стадиях в десяти от столицы Сифакса Сципион услышал далекий стук копыт.
В первое мгновение пришла мысль: погоня. Но, внимательно вглядевшись в далекий столб пыли, поднимаемый конскими копытами, Сципион понял, что за ним не могут послать отряд в две или три тысячи всадников. Всадники приближались. Это нумидийцы. Уже видны их черные непокрытые головы и острия копий.
Сойдя с дороги, Публий лег в яму, покрытую высохшими, шуршащими листьями. Отсюда его не увидят, а он сам сможет осторожно наблюдать.
Впереди скакал карфагенянин в красном плаще поверх лат. Где-то он видел это лицо с энергичным подбородком и твердо сжатыми губами. Да это ведь Ганнибал! Таким он был у Тицина, когда рассеялось облако пыли и он встретился лицом к лицу с римлянами.
Нет, Ганнибал не может покинуть свое войско. Ганнибал сейчас в Италии. Кто этот пун, это двойник Ганнибала?
Проскакал передовой отряд, уже не видно лица карфагенянина, видна лишь его спина, развевающийся по ветру красный плащ.
Кем бы ни был этот двойник Ганнибала, ему удалось добиться того, чего не удалось Сципиону. Сифакс обманул его, дав всадников Карфагену. Но почему он это сделал? Почему?
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ГАННИБАЛ У ВОРОТ
ОГНИ НА ВЫСОТАХ
Ночь обещала быть спокойной. Уже сменилась вторая стража [римляне делили ночь на четыре стражи, по три часа каждая; вторая стража - от девяти часов до полуночи]. В стане пунов тихо. Видно, Ганнибал раздумал покидать Кампанию. Наверно, она пришлась ему по душе. Где он найдет лучшее место для зимнего отдыха? Правда, Капуя не открыла своих ворот пунам, однако известно, что капуанская чернь только и ждет случая, чтобы впустить их в город. Но что это такое? Во мраке загорелись огни. Их становится все больше и больше. Нет, это не костры. Огни двигаются. Море огней. Оно залило всю равнину и скоро достигнет высот, господствующих над тесниной, где стоят в засаде четыре тысячи легионеров. Возглавляющему их военному трибуну казалось, что войско пунов выступило с факелами, что пуны хотят захватить высоты, чтобы обойти отряд с тылу. Нет, он этого не допустит! Разделив легионеров на две группы, военный трибун скомандовал им идти на сближение с врагом.
- Что стали? Ячменного хлеба захотели? [воинов, проявивших в бою трусость, наказывали тем, что вместо пшеницы выдавали ячмень] Вперед! кричал он, размахивая прутом.
Стараясь быть незамеченными, римляне карабкались вверх. Ноги скользили. Воины падали, цепляясь за ветви какие-то колючих растений, обдирали локти и колени. Здесь склоны были круче, чем там, где поднимались карфагеняне. Но вот враг уже близок. Римляне занесли копья и остановились в недоумении. Навстречу им бежали обезумевшие от страха быки с привязанными к рогам пучками горящего хвороста. Ветер раздувал огонь, подхватывал искры. Быки мотали головами, пытаясь сбросить эти движущиеся вместе с ними костры. Откуда-то сзади доносились гортанные выкрики погонщиков, щелкание бичей, воинственные возгласы воинов. Быки идут не сами. Их гонят вверх пуны. Но как сразиться с ними, если врагов отделяют быки? Быки идет прямо на римлян. Они обдают их своим жарким дыханием, задевают влажными боками. Это мирные быки, привыкшие тянуть плуг и тащить огромные повозки с сеном или дровами. Коварным пунам было мало того, что они заставили сняться землепашцев со своих насиженных мест и оставить могилы своих предков: они взялись за верных друзей землепашца - быков. Прячась за их спины, они хотят добиться победы.
Опасаясь новой хитрости, римляне бросились бежать и на склоне горы наткнулись на легкую конницу карфагенян. От полного истребления их спасла лишь темнота.
Огни на высотах были видны и Фабию, но он с присущей ему осторожностью приказал своим воинам оставаться на местах. Когда рассвело, римляне увидели заполнившее дорогу войско пунов, непрерывную вереницу нагруженных телег, запряженных лошадьми и мулами. Пуны уже прошли через теснину, оставленную римским отрядом.
По приказу диктатора у претория были собраны воины, поставленные в засаде. Они стояли понурив голову. У них были спутанные волосы, руки и ноги в царапинах, одежда в репьях. Вместо того чтобы оставаться на месте, преграждая путь неприятелю, они, обезумев, ринулись на скалы, очистив врагам дорогу.
Фабий стоял в окружении своих ликторов, каждый из которых был чуть ли не на голову выше его.
- Римский народ облек меня огромной властью, - сказал Фабий, указывая на ликторов. - Вы видите эти фасции с воткнутыми в них топорами? Но знайте, что вам не угрожает ни смерть, ни позорное наказание. Я готов простить ошибку каждому из вас, но не себе. Одни боги могут решить, достоин ли я той власти, которую мне доверили сенат и римский народ. Я отправляюсь в Рим, чтобы, по обычаю предков, вопросить богов об их воле. В мое отсутствие вами будет командовать Минуций.
Диктатор повернулся и медленно зашагал к преторию. Воины провожали его взглядом. Среди них был и Гней Невий. Но Гней Невий, казалось, ничего не видел и не слышал. Образы теснились в его мозгу и наполняли все его существо звучанием рождающихся строк. В этих строках - блеск ночных звезд над перевалом и море огней, мычание быков и их жаркое дыхание, ярость боя и тишина, в которой прозвучали слова диктатора. Так начиналась поэма, которую Гней Невий не уступит никому. Он создаст ее сам, если только боги сохранят ему жизнь. Разве эта война менее значительна, чем та, которую описал Гомер? Потомки Энея, спасшегося бегством из горящей Трои, бьются насмерть с правнуками Дидоны [легенда рассказывает, что Эней по дороге из Трои в Италию остановился в Африке на месте Карфагена, где правила Дидона; после отъезда Энея Дидона покончила жизнь самоубийством]. Они хитры и мстительны, эти азиаты! Но что он еще знает о них? Гомер был греком, но враги греков, троянцы, не злодеи, а живые люди. Они отважны, умны, добры, благородны. Они любят своих отцов и жен, они радуются и страдают. Гомер был греком. Но как ему удалось проникнуть в души врагов? Или он находился долгие годы в их стане и подглядел слезы на глазах у Приама? А может ли он, Гней Невий, соперничать с Гомером, если он не видел ни одного живого пуна и сражался не с пунами, а с быками, с мирными быками, обезумевшими от боли!
ВТОРОЙ ДИКТАТОР
Нет, это не было то хорошо знакомое многим время Конса [Конс римское божество урожая; у римлян 21 августа, во время сбора урожая, отмечался праздник Конса - консуалии, во время которых украшались цветами рабочие лошади и мулы], когда над полями плывет веселый гул голосов, когда сверкают серпы и от их прикосновения валятся спелые колосья, когда на гумнах громоздятся золотые холмы соломы, а по дорогам громыхают повозки, запряженные сытыми, украшенными
