королевства. Разумеется, за эти услуги положено оказывать благодеяния женщине, ее мужу или ее роду. Любопытно, что при этом супружеская измена — то есть когда жена проделывает подобное в тайне от супруга, да еще с человеком недостаточно высокого происхождения
— считается тягчайшим преступлением, за которое обманутый муж может убить изменницу, а нередко и любовника, не вызывая никаких нареканий со стороны правосудия; правда, при этом он может навлечь на себя месть родственников убитых. Несмотря на это, внебрачные связи, особенно в крупных (по нынешним меркам) городах, широко распространены; поэты и трубадуры смеются над супружеской верностью и воспевают «подвиги» героев-любовников. Общественная мораль осуждает разве что насилие над девственницами, в отношении же прочих во многом действует принцип «раз уж женщина все равно делает это, то велика ли разница, с кем». Естественно, страна наводнена бастардами; те из них, кому посчастливилось произойти на свет от похоти достаточно влиятельного лица, со временем нередко становятся родоначальниками новых дворянских родов — и, разумеется, в дальнейшем ведут себя ничуть не лучше своих родителей.
Короче говоря, скудоумные романтики моей эпохи, полагавшие феодализм эпохой «возвышенной рыцарской любви и благородства», были бы весьма удивлены, оказавшись здесь.
28
Наутро, перед выступлением, на городской площади в присутствии герцога и его свиты был казнен Тегго. Когда бывший слуга увидел инструменты палачей, он бросился на колени перед человеком, чудом не погибшем от его руки.
— Ваша светлость! Вы же обещали пощадить меня за помощь дознанию!
— Если бы я это обещал, — спокойно ответил герцог, — пришлось бы сдержать слово. Но я, разумеется, не обещал и не мог обещать снисхождения изменнику.
— Но господин дознаватель говорил мне…
— Раддельд? Так ведь он не дворянин. Он может и солгать. Приступайте,
— велел он палачам.
Те сорвали с осужденного рубаху и подвесили его за ноги под перекладиной, после чего старший палач нанес ему двадцать ударов кнутом. Затем Тегго вспороли живот и засунули туда пук соломы, а подручный палача затолкал несчастному в рот его собственные потроха.
— Ваша светлость, — повернулся я к герцогу, — позвольте мне уйти.
— Не думайте, Риллен, что мне самому это доставляет большое удовольствие, — тихо сказал он. — Но смерть предателя и должна быть ужасной. А если вы уйдете, это будет выглядеть так, будто мои люди не одобряют мои действия. Но никто не заставляет вас на это смотреть, просто сделайте вид.
Однако, как я ни отводил взгляд, это не могло защитить мой слух от ужасных стонов, постепенно затихавших.
— Удивительная эпоха, — пробормотал я. — Можно предать человека мучительной смерти, но нельзя нарушить данное ему слово.
— Так ведь в вашу эпоху можно было и то, и другое, — невозмутимо откликнулся герцог.
Мы стояли на площади, пока не кончилась агония Тегго; после этого офицеры поспешили к своим частям, выстраивая их в походный порядок, и войско покинуло город.
Итак, расследование второго покушения на Элдреда тоже окончилось неудачей; хотя конкретный исполнитель был схвачен и казнен, идущая от него ниточка вновь оборвалась. Впрочем, еще со времен первого покушения герцог был уверен, что эта ниточка, прежде чем протянуться в Траллендерг, цепляется еще как минимум за одного из его офицеров.
— Узнаю своего кузена, — бормотал Элдред, покачиваясь в седле. — Никакой фантазии. Оба покушения — на пиру. Впрочем, в этом есть свой резон… много пьяных людей, притупленная бдительность… Но я, в отличие от Гродрэда, никогда не напиваюсь допьяна, его людям следовало бы это знать. Черт, эти ублюдки испортили тост за мое коронование!
— Разве вы суеверны? — удивился я.
— Нет, конечно, но не все мои люди могут этим похвастаться. Кое-кто счел это дурным предзнаменованием. Ну ничего, скоро Гродрэд мне за все заплатит.
Однако в этот день герцогу пришлось пережить новые удары, не то чтобы совсем неожиданные, но весьма неприятные. С интервалом в несколько часов мы встретили гонцов, сообщивших о падении двух наших крепостей на севере, находившихся в осаде с начала кампании. То, что они продержались так долго, объяснялось предусмотрительностью герцога, который после подавления мятежа уделил особенное внимание размещению гарнизонов за пределами Раттельбера. Однако теперь королевские войска взяли эти крепости штурмом; гарнизоны были перебиты, все пленные повешены. Герцог в ярости велел в ответ повесить четыре сотни пленных, в том числе тридцать старших офицеров; головы последних были отосланы королю. Отныне в армии Элдреда действовал приказ «Пленных не брать!»
Герцогская кавалерия совершила стремительный бросок на север с целью спасти две еще оборонявшиеся крепости. В одном случае помощь подоспела тогда, когда королевские войска уже ворвались в город, и солдаты герцога все же одержали победу, хотя и дорогой ценой. Другой же город — это был Тондерг — осаждали столь большие силы, что командир кавалеристов после непродолжительной битвы принял решение отступить. Выслушав его доклад, герцог, скрепя сердце, признал это решение правильным. Основные силы так и не успели на помощь Тондергу, и через несколько дней город пал.
Однако Элдред не стал тратить силы и время на отвоевывание Тондерга, поскольку он лежал восточнее нашего пути на столицу. Если бы крепость сохранилась за нами, она хорошо прикрыла бы нас с фланга; однако теперь герцог смирился с потерей этого преимущества. По всей видимости, королевские маршалы были раздосадованы этим его решением, так как рассчитывали выиграть время для подтягивания новой армии. Королю удалось собрать немалое войско, куда вошли все его твердые сторонники и значительная часть колеблющихся; правда, пока формирование этой армии еще не закончилось, и нам противостояли лишь дежурные части, в основном перевооруженные и частично пополненные остатки разбитой под Крамменером армии. Герцог тоже не мог пожаловаться на полное отсутствие подкрепления, однако графы и бароны предпочитали выжидать до последнего и присоединялись к нам только тогда, когда войска Элдреда подходили к их землям вплотную. Тем не менее, зная от разведчиков о приготовлениях Гродрэда, герцог постепенно снова стягивал разрозненные по широкому фронту части в единый кулак. Всем было ясно, что близится грандиозная, весьма возможно — решающая битва.
