— Редко. Отдача от них мала — мужчина может за свою жизнь произвести на свет в сто раз больше детей, чем женщина, а мороки с вашими самками много. Забеременев от мутанта, они стараются всеми силами повредить плоду, а любые суровые наказания только способствуют им в этом.
— А что происходит с пленником, когда он больше не может исполнять свою генетическую функцию?
— Зависит от конкретного квана. Обычно используют для физической работы, пока не свалится. Вы ведь обращаетесь с захваченными мутантами еще хуже.
— Вы знаете об этом от пленных? — поинтересовался я.
— Не только. У нас есть разведчики на вашей территории. Из числа тех, у кого нет заметных отклонений.
Я лишний раз убедился, насколько жители королевств недооценивают своего противника.
— Эрмара, — сказал я, — у тебя, конечно, есть все основания мне не верить, но я хочу сказать, что не испытываю ненависти к твоему народу. В королевствах севера вас считают животными, но теперь я вижу, насколько это неверно.
— Слишком поздно, — усмехнулась она. — Да и что мог бы изменить один человек? — она посмотрела на небо, видимо, определяя время. — Моя смена кончается. Не пытайся говорить со мной днем.
Веревка вновь обвила мои запястья, но уже не так туго, как раньше.
40
До сих пор все мутанты были для меня, если можно так выразиться, на одно лицо — то есть, конечно, они весьма отличались друг от друга своей внешностью, но я из-за брезгливости старался не глядеть на них. Теперь же я решил рассмотреть Эрмару при дневном свете. Она шла слева от нашей колонны, довольно близко ко мне — возможно, и не случайно. Бросая на нее осторожные взгляды, я не заметил никаких уродств и в конце концов склонился к мысли, что она — латентная мутантка, из тех, чьи генетические отклонения не проявляются внешне. Почему-то эта мысль была мне приятна; мне не хотелось испытывать к Эрмаре отвращение. Я не лгал ей и действительно не чувствовал ненависти к мутантам, понимая, что их жестокость обусловлена борьбой за жизнь, но ненависть и отвращение — разные чувства.
В середине дня мы подошли к большому селению. Подобно тому разрушенному, что я видел в лесу, оно было окружено земляным валом и деревянными стенами, однако заметно было, что сооружены эти укрепления давно и много лет не обновлялись. Выходит, у мутантов не было междоусобных войн — или, во всяком случае, они случались крайне редко. Солдаты же королевств, по всей видимости, со времен Элдерика не появлялись здесь иначе, чем в цепях.
В этом поселении — по сути, большой и довольно зажиточной деревне — проживало что-то около тысячи мутантов. Значительная их часть высыпала на улицы и собралась на центральной (естественно, немощенной) площади посмотреть на вернувшийся с севера отряд, послушать новости и поглазеть на добычу. К чести мутантов, мы избежали издевательств, которых я опасался; правда, дети усердно дразнили нас на незнакомом языке, но их попытки швырять в нас камнями были решительно пресечены старшими. Впрочем, дело тут, очевидно, не столько в мягкосердечии, сколько в прагматичном отношении мутантов к общественной собственности. Кому придет в голову глумиться над коровой или лошадью?
В этой деревне остались трое раненых — то ли местные уроженцы, то ли просто на лечение — и пятеро пленников. Никаких торгов не было: этих пятерых просто отрезали от общей веревки с конца, как отрезают сосиски от общей гирлянды. Так я оказался замыкающим; очевидно, в следующий раз должна была наступить моя очередь.
Разумеется, среди жителей деревни хватало любопытных экземпляров. Например, сестры-сиамские близнецы: ниже пояса это был один человек. Два торса расходились под углом вверх от общих бедер; стоять или передвигаться они могли, только опираясь на костыли. У одного мужчины ступни были развернуты назад, у другого на лице не было ни глаз, ни носа — один только рот. Здесь же, на привале, я впервые увидел левую руку Эрмары.
Ее кисть была страшно изуродована. Лишь большой палец еще как-то походил на нормальный, хотя и был слишком толстым и коротким; остальные же пальцы, высохшие, неестественно скрюченные и почти сросшиеся, обтягивала мертвая, покрытая пятнами, шелушащаяся кожа. Я поспешно отвел взгляд. Казалось бы, я уже насмотрелся на разные уродства, но вид этой кисти вызвал у меня особое отвращение. Возможно, виной тому было несоответствие между моими ожиданиями и действительностью? Пожалуй, если бы у нее вовсе не было руки, это смотрелось бы лучше.
После недолгого отдыха мы покинули деревню и пошли дальше на юг. Я вновь и вновь прокручивал в уме способы бегства. Теперь, когда с остальными пленниками меня соединяла только одна веревка, можно было попытаться перегрызть ее за ночь. Но даже если это удастся, как выбраться из охраняемого лагеря? Если бы у меня было больше времени, возможно, удалось бы склонить на свою сторону Эрмару. Но уже завтра я окажусь на одной из местных фабрик по производству потомства…
Ночной привал опять сделали в чистом поле. Страна мутантов, во всяком случае в этих местах, оказалось редконаселенной: путь между соседними деревнями мог занимать целый день. Слева от места стоянки находился симпатичный лесок, способный послужить неплохим укрытием, если бы удалось до него добраться. Я сумел устроиться на ночлег на левом краю лагеря. Но заступивший на дежурство тип с покрытой шишковидными наростами головой не сводил с нас взгляда. Выжидая, пока он утратит бдительность или сменится, я так старательно изображал спящего, что и в самом деле заснул.
Разбудило меня прикосновение к шее. Во мраке безлунной ночи я различил склонившуюся надо мной фигуру с ножом в руке. Изуродованная рука зажала мне рот, и я вздрогнул не столько от страха, столько от омерзения.
— Тихо! — прошептала фигура. — Не двигайся. Сейчас я освобожу тебя.
Я понял, что это Эрмара. Холодное лезвие осторожно скользнуло по моему горлу и разрезало ошейник. Затем я перевернулся, подставляя ей связанные руки.
— Я не могу сейчас снять цепь, — инструктировала меня мутантка, — мы сделаем это потом. Сначала ты должен добраться до леса. Ползи очень осторожно, пока не окажешься в чаще. Там жди меня.
Все это было так замечательно, что я даже усомнился, проснулся ли я на самом деле. Или, может, меня заманивают в ловушку, чтобы схватить при попытки к бегству? Но зачем? Непохоже, чтобы Эрмара желала мне зла. С другой стороны, она предавала интересы своего народа — не слишком ли большая жертва ради человека, с которым она едва знакома, ради представителя враждебной расы?
