радиации, хотя и не понимают механизма этих вещей. Эрмара подтвердила мне, что в Диких Землях еще существуют опасные радиоактивные зоны, хотя их довольно мало. Как оказалось, некоторые мутанты способны чувствовать радиацию, как обычный человек чувствует тепло; благодаря им в основном и установлены границы опасных зон.
Узнав, что мутанты уважают науку, я подумал, что могу быть полезен им своими знаниями, и осторожно выяснил у Эрмары, как ее народ относится к хроноперебежчикам. Но ее ответ меня разочаровал: оказывается, мутанты любят перебежчиков не больше, чем северяне. Правда, причина здесь не религиозная, а более рациональная: соплеменники Эрмары считают — и, надо сказать, они правы — что во всем, что случилось с миром, в частности, и в их мутациях, виноваты мы. Стало быть, и в этой стране для меня не было места.
Мутанты в целом нерелигиозны, хотя стопроцентные атеисты составляют меньшинство. Более распространена другая концепция: «есть бог или нет — мы не знаем, и нет нам до этого дела; во всяком случае, помощи от него не дождешься.» Все это не мешает существованию множества суеверий и легенд о разных фантастических существах, лесных и водяных духах. Имеются и несколько религий, в основном возникших на базе конфессий, существовавших еще в мое время. Религиозная нетерпимость, однако, отсутствует. Церкви существуют на общественных началах и не имеют никаких привилегий; ни одна из них не считается главной.
Поскольку общество мутантов децентрализовано, у них нет постоянных силовых структур. Военные операции осуществляются сборными отрядами кванов, которые формируются по соглашению между кваитами. У каждого квана имеется своя милиция, следящая за порядком в своей общине; судьей является кваит или назначенное им лицо. Поскольку чего-либо типа федеральной полиции не существует, бегство в другой кван с высокой вероятностью спасает преступника от ответственности; поэтому искушению нарушить закон противостоят очень суровые наказания. Узнав об этом, я задал Эрмаре давно мучивший меня вопрос, как же она решилась не только помочь моему бегству, но и дезертировать из отряда; на это она беспечно ответила, что была в отряде единственной представительницей отдаленного квана, и вряд ли кто-нибудь сможет сообщить о ее преступлении ее землякам.
Однако это, конечно, не могло объяснить поступка Эрмары. Неужели любовь с первого взгляда, заставившая забыть о долге? При всем моем отвращении к подобной романтической пошлятине приходилось рассматривать и эту версию. Но Эрмара отнюдь не походила на взбалмошную истеричку, теряющую голову от мгновенно вспыхнувшей страсти. Да и поведение ее не походило на поведение влюбленной, она не делала никаких шагов к сближению. Ждала инициативы с моей стороны? Но я знал с ее слов, что в обществе мутантов установлена полная эмансипация. К тому же, если мутанты не кажутся нормальным людям симпатичными, то и люди вряд ли нравятся мутантам
— у каждой расы свои идеалы… Что же тогда? Жест великодушия? Она поняла, что я заметно отличаюсь от обычного солдата с севера, и решила спасти меня от жалкой участи? Или же за всем этим крылась какая-то ловушка? Но Эрмаре и ее квану часть добычи полагалась на законном основании, ей незачем было похищать меня. Постепенно я даже стал стыдиться своих подозрений: ведь Эрмара полностью доверяла мне, хотя знала, как северяне относятся к мутантам, и не могла не понимать, что я мог бы, к примеру, напасть на нее, когда она спит.
Наш путь занял четыре дня. К утру пятого, петляя между лысыми холмами, мы вышли к чахлой рощице достаточно унылого вида. Продравшись сквозь колючий кустарник и сухие ветки, мы оказались перед приземистым каменным строением, сооруженным неведомо кем и когда. Дом врос в землю почти по окна, закрытые тяжелыми ставнями. На прогнившей бревенчатой крыше виднелись заплаты из досок.
— Недурное местечко, а? — воскликнула Эрмара. — Несколько лет назад мне показал его один искатель приключений, натолкнувшийся на него во время своих скитаний по восточным районам. Он все собирался отправиться в джунгли, и мне не удалось его отговорить. Из джунглей он, конечно, не вернулся, а дом достался мне. Наверное, ему лет триста, а то и больше. Может быть, он стоит здесь с самого Проклятого Века.
— Ну это вряд ли, — заметил я. — Тогда не строили таких угрюмых крепостей. Вот столетием позже — вполне возможно.
— Откуда ты знаешь? — удивилась Эрмара.
— Ну… — смутился я, — приходилось видеть на севере…
— А я слышала, что северяне уничтожили все, что сохранилось от Проклятого Века, — сказала Эрмара и странно на меня посмотрела. — Впрочем, тебе, конечно, виднее.
Она сняла с двери огромный засов, и мы вступили в затхлый полумрак. Эрмара уверенно пошла вперед, я двинулся за ней на ощупь. Заскрипели открываемые ставни, и в помещение хлынул дневной свет, продемонстрировав мне комнату с тяжеловесным столом посередине и несколькими грубо сколоченными табуретами вокруг.
— Ну, теперь можно и перекусить со всеми удобствами, — сказала мутантка, выкладывая на стол остатки подстреленного прошлым вечером фазана (во всяком случае, я думаю, что это был фазан). — Сейчас принесу вино.
— Я предпочел бы сначала разделаться с цепью, — заметил я.
— По-моему, голод причиняет большие неудобства, — усмехнулась она. — Ну ладно, жди меня здесь.
Эрмара вышла и вскоре вернулась с пыльным узкогорлым кувшином в одной руке и ножовкой в другой. Пока я пилил кандалы, она сходила за двумя глиняными кружками, размотала тряпку, закрывавшую горлышко кувшина, и разлила вино. К тому моменту, как я освободил наконец ноги, Эрмара уже с довольным видом жевала кусок фазаньего мяса. Она отсалютовала мне кружкой
— у мутантов нет обычая произносить тосты — и отхлебнула вино. Я тоже взял свою кружку. Вино было удивительно приятно на вкус и пахло лесными ягодами. Однако уже после пятого глотка я почувствовал головокружение, которое все усиливалось. Я поставил кружку и взглянул на Эрмару, но тут же глаза мои закрылись, и я уронил голову на стол.
42
Проснувшись, я долгое время не мог понять, где я и что со мной. Я лежал, тупо уставясь в потолок, пока рассудок с трудом выныривал из вязкой бездны тяжелого сна. Наконец я понял, что лежу на достаточно жестком ложе, в комнате с низким потолком, покрытый серой простыней. Я чувствовал сухость во рту и еще какое-то ощущение… хорошо знакомое и означавшее нечто скверное. С растущим чувством тревоги я сел, откинув простыню… и убедился, что дела мои действительно сквернее некуда.
На мне не было никакой одежды, но самым худшим было не это. Я был снова прикован цепью к кольцу в
