Захватывает, честно скажу. Мне кажется, Сунцов действительно плакал, когда его возили по городу, а дети кричали ему: «Молодец, Самир! Слава тебе, Самир!» Да, в конце одного письма так и было написано: «И по моим щекам катились слезы».
– Ну и сука же ты!
Марк так сильно и слепо верил в этого человека, в его искренность, что разочарование оказалось не намного слабее. И вот между этими чувствами вклинилось еще одно: летчик, геройски дравшийся вдалеке от родины, в чужом небе и за чужих, действительно существовал. Он плакал, только слезы катились по щекам другого человека.
Чего-чего, а надругательства над боевыми заслугами бывший подполковник не выносил. Он забыл все – Гришина, Алексея Щедрина, генерала Ленца, Бориса Кесарева, его жену, какого цвета доллары, какое расстояние до лжелетчика. Да, он мог вернуться на место с перебитыми ногами, но перебитыми о голову этого недоноска.
Обида не лучший помощник в рукопашной, но она соленой влагой проступила на глазах Сергея.
Эта эфэсбэшная паскуда, не нюхавшая пороха и портянок своего товарища, не гнившая в окопах и не тянувшая одну сигарету на десятерых, сейчас в глазах Марковцева глумилась над всеми Вооруженными силами. Иногда единственный способ победить – это закрыть товарища грудью. И Сергей шел защищать все рода войск, начиная с военно-воздушных сил и заканчивая стройбатом – как и положено, он был безоружен.
Голос этой чекистской мрази осквернял засевшие в мозгу слова: «Кто не хочет жить?.. Я год провел в подвале, часто теряя сознание от жажды и побоев, и неизвестность добивала меня. Я мог отказаться, но мне в ту пору не исполнилось и двадцати семи. Я ел похлебку, и мои слезы капали в чашку. Это был тот день, когда мой новый хозяин в последний раз называл меня Николаем. Назавтра я уже был Самиром Хади…»
Этой мрази не терпелось раскрыться, и она, рискуя сорвать план своего руководства, все же вылезла из обгоревшего комбинезона покойного летчика и вытерла о него ноги. Ее перло изнутри так сильно, как бывает желание у артиста долго стоять у рампы и слушать аплодисменты зрителей.
Первые два шага Марк проделал по прямой. Потом присел, как в реверансе, и резко сместил тело вправо, скрестив ноги. Потом выпрямился, словно поднырнул под свою тень, и качнулся в другую сторону.
Пуля из «АПС» просвистела над ухом, но Сергей находился уже в шаге от противника и не дал ему ни произвести второй одиночный выстрел, ни тем более перевести пистолет Стечкина в автоматический режим, при котором обойма опустошается за две секунды. Рука, заведенная за плечо, тыльной стороной ладони смела преграду в виде руки с пистолетом и врезалась в челюсть противника.
«И меня охватила злость, я глазами выискивал в небе и этого Джонни, и его напарника: «А ну, янки, ко мне! Ко мне, сучары, мать вашу!»
Сергей со всей силы заехал ногой по пистолету, выпавшему из рук чекиста, и только что не проследил за его полетом.
– Ко мне, сука!
Вот так бывший инструктор штурмовой бригады учил своих бойцов. Бил так, что трещали кости и мутнел рассудок. Двигался легко, держа чуть расслабленные руки у лица. От пули ушел, а от ударов лже-Сунцова уклонялся свободно и непринужденно.
«Гуси», выбежавшие на звук выстрела, обалдело переглянулись.
– Даю правый глаз, – первым пришел в себя Резаный, – это последний бой летчика. Смотрите, как полетел!
– Вста-ать! – Не церемонясь, Марк пинками поднял эфэсбэшника на ноги. Схватив его за грудки, рванул на себя с движением головы вперед. И не дал противнику с разбитым носом опуститься на землю. Взяв его одной рукой за подбородок, зашел ему за спину, ладонь другой руки легла на затылок.
Резаный сморщился: он, который «и стрелял, и резал, и душил», знал, что будет дальше. Но отказывался понимать – за что асу хотят сломать шею? Наверное, Алексей действительно был кровожадным человеком, а может, понял, что за здорово живешь бывший подполковник не станет лишать жизни, а уж коли решил, то его не остановишь, – перед тем как раздался громкий щелчок сломанного позвонка, Резаный опустил большой палец вниз: «Кончай его!» Билась бы в руках Марка Елена Гущина, и Алексей не колеблясь проделал бы тот же самый жест. Что ни говори, азарт – непонятная и захватывающая штука.
– Лена, – Резаный толкнул подругу локтем. – Иди, твоя очередь.
– Я за тобой занимала.
– Ладно, я пошел. Эй, командир! – Алексей действительно шагнул к Сергею и с выпяченной губой посмотрел на мертвого летчика в его ногах. – Он что, честь тебе не отдал?
– Он продал ее, – прерывистым голосом отозвался Марковцев, нагнувшись за выпавшим из кармана покойника мобильником. Сходив за пистолетом, закончил: – А скорее, чести у него никогда не было. Лишь неплохая память. Хорошую он позаимствовал у покойника.
37
– Он успел позвонить? – Гришин стоял над телом покойника бледный, веко нервно подергивалось. Он в очередной раз поднес трубку к уху: сигнала не было, хотя телефон мощный, системы INMARSAT (International Maritime Satellite Organization) с возможностью кодирования сигнала. Бросил короткий взгляд на Марка, потом снова уставился на мертвеца со сломанной шеей. Его к этому времени перенесли в казарму и накрыли одеялом. Полковник, приподняв край, покачал головой: этот человек ему был незнаком.
– Кажется, сегодня он никуда не уходил, – ответил Марковцев.
– К-кажется или не уходил?
– А есть разница?
– Есть. Он мог доложить только о тех, кого лично видел. Это десять легионеров и журналист. – Подрагивающей рукой Николай взял последний лист со списком всех легионеров, которые обратились в контору по найму. – Так, эта сволочь п-побывала в конторе 28 ноября, в среду. Меня там не было.
