– Войдите, – донеслось из кабинета.
– Можно? – спросил я, приоткрыв дверь.
Разумеется, в отличие от всех остальных Генрих Афанасьевич был весь в делах. Удивительно – он всегда умудрялся найти себе занятие, даже в самый что ни на есть мертвый сезон. Вот и сейчас он был весь обложен бумагами и читал сразу несколько документов, делая заметки в большом блокноте.
Я вошел в кабинет. Здесь работал кондиционер! Внезапно я почувствовал, что больше всего на свете хочу остаться тут, в этой райской прохладе.
Он поднял голову и знаком предложил мне сесть. Я выбрал стул и сел. Пусть вас не удивляет, что я не бухнулся на первый попавшийся. Для того чтобы это объяснить, нужно знать психологию нашего шефа. Последнее время он увлекся разными умными книжками по психологии. И теперь считал, что по одним только жестам и мимике может сказать о человеке буквально все. Ну, скажем, если посетитель кладет ладони на колени, значит, он о чем-то умалчивает, если складывает руки на груди, значит, пытается защититься... Я бы добавил: если у него уверенное выражение лица, дорогой перстень на пальце, а приехал он на «мерседесе», значит, у него много денег и упускать такого никак нельзя... Короче говоря, теперь Генрих Афанасьевич все время следил не только за посетителями, но и за сотрудниками вверенного ему учреждения. Все это давно заметили, прочитали книжку «Азбука телодвижений» и вовсю пытались произвести своими жестами самое благоприятное впечатление на Розанова. А тот, бедный, никак нарадоваться не мог, какие у него служат трудолюбивые, энергичные и исполнительные коллеги- адвокаты.
Итак, я выбрал стул, чтобы Генриху Афанасьевичу было удобно наблюдать за моими телодвижениями, сел на край сиденья, принял независимую позу, одной рукой теребя ручку, а другой сжимая папку. По моему замыслу, эта поза должна была обозначать спокойную уверенность вкупе с тревогой по поводу незначительных проблем и энергичной готовностью к действию.
Судя по всему, беглый взгляд, который Генрих Афанасьевич бросил на меня, вполне его удовлетворил.
– Ну что, Гордеев? Как успехи?
Я пожал плечами:
– Похвастаться не могу. Сегодняшний процесс закончился... ну не совсем так, как бы мне хотелось.
– А что такое?
– Моему подзащитному, это Тепцов, который магазин ограбил...
Розанов кивнул, хотя я могу поставить ящик пива, что никакого Тепцова он не помнит.
– Ну вот, ему дали на два года больше, чем его подельникам – другим подсудимым. Но он сам виноват. Колоться надо, а он уперся рогом – и ни в какую.
– Да, бывает, – промямлил Генрих Афанасьевич. – Но ты, я вижу, бодрость духа не теряешь?
– Да нет... Вот только проблемка одна у меня, Генрих Афанасьевич...
– Какая? – насторожился Розанов.
– Машина сломалась. Карбюратор полетел.
– Ц-ц-ц, – поцокал языком Розанов.
– А зарплату все задерживают, – заключил я.
– Да, задерживают. И что же ты от меня хочешь?
– Нельзя ли мне, Генрих Афанасьевич, некую сумму получить? На ремонт машины?
Розанов покачал головой:
– Ты же знаешь, Юра, касса пуста. Отпуска, расходы всякие, туда-сюда... Откуда я тебе денег возьму?
Я пожал плечами:
– Ну тогда я, пожалуй, тоже в отпуск уйду. Отпускные-то вы мне обязаны заплатить.
Я знал, что Розанов не пойдет на такой вариант. В консультации и так оставалось всего два или три работающих адвоката. Не может же он вообще закрыть контору на летние месяцы.
– Ну нет, Гордеев, в отпуск я тебя не отпущу.
– Почему? – недоуменно поинтересовался я. – По трудовому законодательству имею полное право.
– Ты, того... – Генрих Афанасьевич поискал аргумент, но не нашел ничего лучше, как сказать: – Молодой еще. И работаешь у нас всего пару лет.
– Интересно, – вежливо улыбнулся я, – значит, у нас в консультации существует что-то типа дедовщины? Старослужащие имеют право отдыхать в летние месяцы, а новички – только в зимнюю стужу? Вот в президиуме городской коллегии адвокатов удивятся...
Розанов запыхтел как паровоз. Было видно, что он потихоньку созревает. В моем воображении все более явственно появлялась картина: я на берегу Химкинского водохранилища... Красота!
– Ну ладно, – произнес наконец Розанов, – выпишем мы тебе немного денег.
Победная улыбка появилась было на моем лице, когда Генрих Афанасьевич все испортил. Он сказал:
– Но только одно условие. Ты возьмешь одно дело...
Ну вот... Удружил.
– Но, Генрих Афанасьевич! – взмолился я.
– Никаких «но»! У меня людей нет. Простенькое дело. По назначению, в порядке статьи 49 Уголовно- процессуального кодекса. Разберись с ним и езжай куда хочешь. Вот видишь – письмо прокуратуры, просят прислать адвоката по делу об умышленном убийстве.
Он протянул мне пару листов бумаги в прозрачной папке и принял позу, которая недвусмысленно означала: «аудиенция закончена».
– Но тогда, – выпалил я, – чтобы и на накладные расходы хватило. Как вы понимаете, без машины я тоже не могу.
Розанов вздохнул:
– Ну ладно, Гордеев. Выпишем тебе деньжат. Только смотри. Дело хоть и простое, но очень важное. Все-таки статья 105 пункт 3 Уголовного кодекса...
– Умышленное убийство из корыстных побуждений? – напряг я память.
– Вот-вот, – одобрительно кивнул Генрих Розанов.
Так я и знал!
– А что за дело? – Я поднял правую бровь, что означало крайнюю заинтересованность.
– Сходи к следователю, посмотри материалы дела. Ты же должен присутствовать при предъявлении обвинения.
Какая потрясающая заботливость. Голос Розанова приобрел явно отеческие интонации. Неспроста это... Гордеев, кажется, тебя поймали на тобой же приготовленную наживку.
– А что за дело-то?
– Да так, пустяки, – Розанов как-то странно улыбнулся. – Ты телевизор-то смотришь?
– Смотрю...
– Небось «Угадай мелодию»?
– Бывает, а что?
– Слышал, что с Суреном Осепьяном случилось?
Знакомое имя... Кажется, в школе, на уроках истории...
– Да-да! Вспомнил. Был такой бакинский комиссар. Ну из тех, которых было двадцать шесть. Его расстреляли.
Розанов как-то странно поглядел на меня.
– Расстреляли – не то слово. Просто застрелили. И никакой он не бакинский комиссар.
– А кто?
– Заместитель председателя Спецстроя, вот кто.
Ну я же говорил. И зачем мне это на голову?
– В убийстве подозревается его любовница. Вот ее-то ты и будешь защищать. Дело почти доказанное. Везет Мосгорпрокуратуре. Тебе там делать почти нечего. Дави на смягчающие обстоятельства. Понятно?
Как не понять?
