блинчики с обжигающе горячей и острой мясной начинкой, запивая ледяной колой из бумажных стаканов. За соседним столом расположилась компания студентов и с веселой жадностью поглощала хот-доги.
– Ну что, чувствуешь себя на двадцать лет моложе? – развязно спросил я, чтобы Алла ни в коем случае не догадалась, что мне ее жалко.
Она грустно покачала головой.
На прощание она подала мне руку.
– Спасибо за все. Извини еще раз. Прощай.
– Пока!
Я отправился на метро по своим делам, а она поднялась наверх, чтобы поймать такси. Только потом я вспомнил, что забыл про свой «паркер». Через несколько дней я заехал в поликлинику, чтобы вернуть отданный в залог загранпаспорт. На вопрос, работает ли сейчас доктор Силамикель, кассирша ответила, что она в отпуске.
Больше мы с Аллой не виделись. Иногда, открывая почтовый ящик, я вспоминаю о ней. Вдруг когда- нибудь получу глянцевую открытку с изображением пляжа, отправленную из Никосии или какого-нибудь Лимасола? А может, Алла передумала уезжать и по-прежнему работает в своем кабинете на Никитской? Можно заехать, поинтересоваться, да все некогда...
14
Свою первую ходку на зону Свищ, а в миру просто Сергей Горелик, совершил еще по малолетке, когда, проходя практику на заводе газовой аппаратуры, как-то раз ночью проник через форточку в цех, где стояло недавно завезенное из Америки электронное оборудование, и вывинтил из станков золотосодержащие платы стоимостью по тридцать тысяч советских рублей каждая. О настоящей стоимости похищенных плат Сережа Горелик, разумеется, не имел понятия, но однажды кто-то ему наплел, что в этих деталях содержится золото, и мальчишка решил путем нехитрой химической реакции это золото «выпарить» и продать цыганам. Рассчитывал взять на этом рублей сто и купить подержанный мотоцикл «Ява». Однако мечте юного Ломоносова сбыться не удалось, поскольку он был пойман на обратном пути заспанным сторожем, вооруженным двустволкой.
За кражу госимущества на страшную по тем временам сумму – аж девяносто тысяч советских рублей – Сережа Горелик, хоть и был в момент совершения преступления несовершеннолетним, получил по максимуму: семь лет, хотя в целом отсидел всего пять.
После совершеннолетия доматывал срок на «взрослой» зоне, где заработал кликуху Свищ и обзавелся полезными связями, сильно пригодившимися ему в будущей жизни, когда, оперившись и став на крыло, он вылетел из гнезда за колючей проволокой на волю. Без дела долго ему гулять не пришлось, и Свищ вошел в одну из одинцовских банд.
В те далекие перестроечные годы одинцовской братвой руководил опытный вор в законе по кличке Белый. Занималась братва грабежом богатых квартир по наводке расплодившихся тогда, как грибы после дождя, кооператоров, хозяев частных пошивочных цехов, шашлычных и кафе. Свищ наконец-то мог позволить себе красиво пожить – это он особенно любил. Деньги текли у него сквозь пальцы, как вода, но тратил он их не на баб и рестораны, как другие, а с умом: постепенно обзаводился недвижимостью. Одевался во все заграничное, ездил на иномарке и водил свою девушку – не какую-нибудь шалаву, а дочку известного московского инженера-электронщика – ужинать в престижный ресторан ЦДЛ, куда свободно входил по поддельным красным мосфильмовским «корочкам». В богемной московской тусовке Свищ выдавал себя за режиссера Одесской киностудии.
Банду взяли после налета на квартиру одного коллекционера. Хозяин квартиры – старый арбатский цеховик-кооператор, которого «сдала» братве бывшая жена его внука, недовольная разделом имущества при разводе, – случайно раньше времени вернулся домой с дачи и оказался во время налета в квартире. Никакого сопротивления бандитам старикашка оказать не мог, поэтому его даже не били, а примотали шелковым бельевым шнуром к креслу и заткнули рот, чтобы не кричал. Однако дед, видимо, просто из принципа откинул лыжи – умер от сердечного приступа, не пережив потрясения при виде того, как подлинники Кандинского и Филонова грубо вырезаются прямо из рам людьми в масках.
Из-за смерти коллекционера на банде повисла «мокруха» и подозрение в контрабанде исторических ценностей, ими занялась Лубянка, и в конце восьмидесятых банду взяли. Горелик получил пять лет. Его адвокат сумел убедить судью, что во время ограбления старичка-коллекционера его подзащитный ожидал во дворе в машине, следовательно, никакого отношения к смерти старого цеховика иметь не может.
Вышел на волю Свищ через четыре с половиной года признанным авторитетом.
Одинцовская братва после гибели Белого пребывала в состоянии мелкой междоусобицы. Свищ встал на сторону авторитета по кличке Борода – одного из трех самых влиятельных среди одинцовских. В благодарность Борода сделал его своей правой рукой и распорядителем «общака», но и отрабатывать свое хлебное место Свищу приходилось в поте лица. Стреляли в него и свои, и чужие, но чаще свои, а в тюрьмах Польши, Финляндии и Германии он сделался просто известнейшим человеком. Но после того как бандиты из конкурирующей с Бородой группировки поймали его как-то зимой, отвезли в лес, избили и попытались утопить в проруби, предварительно стукнув пару раз кастетом по голове, Свищ понял, что пора на некоторое время сделать перерыв в карьере и уйти в отпуск.
Как и положено всякому уважающему себя братану, добровольный отпуск Свищ отгуливал на теплых курортах Израиля, где совершенно неожиданно встретил ту самую девушку, с которой когда-то любил культурно отдохнуть в дубовом зале ресторана Центрального дома литераторов. В город-порт Хайфу ее увезли эмигрировавшие на историческую родину папа-электронщик и мама-пианистка. Но, поселившись в одном из красивейших приморских городов мира, девушка не испытывала энтузиазма от созерцания горы Кармель, откуда вознесся на небо пророк Илья, а тосковала по снегу и чаду столицы нашей родины. Встреча со старой московской любовью оказалась весьма кстати. Былое чувство возродилось, как птица феникс из пепла, и даже оказалось взаимным, ибо Свищ давно подумывал обзавестись «параллельным» гражданством какого-нибудь теплого виноградно-кипарисного государства. Израильское гражданство показалось ему вполне приемлемым, оставалось лишь обойти всякие бюрократические препоны, но для гражданина Израиля это оказалось делом плевым. Свищ совершил вояж в Рязань, на родину своей матушки, в девичестве гражданки Носовой, а по второму мужу-дантисту – Касперович, дал там кому следует в лапу и оформил на имя матери новое свидетельство о рождении взамен старого, якобы утерянного, где в графе «национальность» стояло «еврейка», а вместо фамилии Носова оказалась вписана фамилия второго мужа. Выправив подобное свидетельство о рождении и для себя, Сергей Борисович Горелик превратился в гражданина Израиля, обзаведшись настоящим, а не липовым паспортом иностранного гражданина, что при его суетливой профессии всегда могло пригодиться.
Однако, пожив некоторое время на исторической родине новообретенной супруги, Свищ убедился в том, что нигде, кроме его собственной исторической родины, невозможно так легко и практически безнаказанно «варить бабки». Он решил вернуться в Москву.
Для жены и ребенка Свищ купил на проспекте Мира просторную трехкомнатную квартиру с шестиметровым балконом-лоджией, украшенным сталинской лепниной и мозаикой на тему героизма социалистического труда, а сам увлекся коммерцией. Собрал братву, в основном старых знакомых еще со времен одинцовских подвигов, и стал собирать дань с палаточников, торгующих на Даниловском рынке. Эта территория охранялась весьма лихими на вид казаками, но Свищ сумел найти подход к атаману, пожертвовав на храм и пообещав спонсировать регулярные поездки православных казаков в Израиль и Иорданию по святым местам. Живо представив себе волшебные теплые края, атаман басом пробубнил: «Любо!» – и дал Свищу карт-бланш на обихоживание рынка. С тех пор казачки норовили отдавать Свищу честь при встрече и даже собирались преподнести именную шашку. Но Свищ этого не одобрил. Он не любил фамильярности.
Гораздо труднее было договориться с азербайджанцами, которые издавна торговали в районе Даниловского рынка всеми видами наркотиков. Но, договорившись с благоденствующими в то время чеченцами, он заставил азербайджанцев потесниться.
Вытеснив всех конкурентов с Даниловского рынка, он постепенно переподчинил под свою крышу все имеющиеся в том районе коммерческие ларьки, магазины, стихийные рынки, организовавшиеся вокруг крупных универсальных магазинов и станций метрополитена. Для прикрытия у него имелась пара-тройка своих фирм и частных охранных организаций. Обзавелся Свищ и своей «мохнатой лапой» в милиции, каждый
