– Что ты? – подозрительно глянул на него Бирюков.
– Да не знаю, как и сказать... А ты Ленку свою давно последний раз видел?
– А что?
– Нет, скажи – давно?
– Приезжала на Новый год, неделю у нас была.
– А ты у нее в Москве был когда-нибудь?
– Пока училась, был у нее в общежитии пару раз. Картошки мать просила передать мешок, варенья, то-се. Деньжат ей подкидывал. Сам понимаешь, как сейчас на стипендию одну прожить.
– А потом? Когда она закончила учиться?
– Когда она на квартиру жить перешла, нет. Она же у хозяйки комнату снимала. Хозяйка, сказала, очень строгая, не любит, когда чужие в доме, специально Лена просила, чтобы мы не приезжали.
– А ты к этой хозяйке сегодня не заезжал?
– Нет. Да у меня и адреса ее нет. Да и зачем, чтобы она знала про Лену? А что ты хотел сказать?
Илья помялся, медля с ответом.
– Ты только не психуй, но твой майор, когда про Тверскую говорил... Знаешь, у нас на Тверской проститутки стоят.
– Ну? – не понял Бирюков.
– Ну и вот. Майор, кажется, имел в виду, что твою Ленку проститутки на Тверской хорошо знать должны.
В машине повисла пауза.
– Это что выходит? – медленно произнес Бирюков. – Он что имел в виду? Что моя Ленка – проститутка?
– Я не знаю ничего, – поспешил отмежеваться Илья. – Она нам вообще редко звонила. И не заходила. Я в ее жизнь не лез.
Бирюков тяжело двигал желваками. Он думал, что его дочь делала в ночь убийства в доме Осепьяна? Если она была... Тогда ясно. Но почему в газете писали, будто подозреваемая жила в доме?
– Ты не расстраивайся, еще ничего не известно, – старался утешить родственника Илья. – Ну даже если что-то и было... Ну и что? Теперь многие так. Жизнь вон какая.
– Ленка проституткой не была, – сказал как отрезал Бирюков.
Шурин помолчал, потом осторожно спросил:
– Так что ты теперь задумал?
– Хочу к ним в дом попасть, где убийство произошло.
– Зачем?
– Да выяснить хочу, за что Ленку арестовали. И почему они меня так отфутболили. Я же с ними по- хорошему поговорить хотел, спросить. Должен же я знать, что моя дочь делала ночью у них в доме, – словно оправдываясь, повторял Бирюков. – Ты отправляйся домой, жена небось уже извелась. Я как-нибудь потом до тебя доберусь. Если что, на вокзале переночую.
– Тут тебе не Тверь, – усмехнулся шурин, – опять заметут в отделение. Ладно, делай что хочешь, я тебя буду ждать в машине.
...Двухэтажный особняк, в котором проживал покойный заместитель председателя Спецстроя, стоял на тихой Радужной улице, вдали от шумного проспекта, от метро и автобусных остановок. Возможность добраться в этот уголок Москвы на общественном транспорте вообще исключалась. С одной стороны территория вокруг особняка была надежно защищена высокой ажурной решеткой какого-то научного института, здание которого возвышалось в глубине зеленого парка. С другой стороны его загораживала от посторонних глаз широкая клумба неправильной формы, с невзрачным памятником неизвестному деятелю, стоящим на гранитном постаменте в центре гирлянды из анютиных глазок, настурций и маттиолы.
Особняк Осепьяна был окружен высоким дощатым зеленым забором, на котором нигде не значился ни номер дома, ни название улицы.
Пока Бирюков с шурином плутали в хитросплетении московских дворов и улиц в поисках нужного дома, наступила ночь.
– Кажется, здесь, – неуверенно произнес Илья, глядя из машины на широкие ворота в глухом заборе, из-за которого выглядывали густые кроны деревьев. – Больше негде, мы всю Радужную проехали взад- вперед три раза. Может, спросим у кого-нибудь для верности? – предложил он просто ради того, чтобы оттянуть неприятный момент, но Бирюков отрицательно покачал головой:
– У кого тут спросишь? Ни одного человека поблизости, как вымерло... Ну что? Я пошел?
– Погоди, скажи сначала, что ты собираешься делать? Как ты туда залезешь? Не через забор же?
– А почему не через забор? Подсоби перелезть, раз уж вызвался помогать.
Шурин хотел сказать, что он вообще-то никуда не вызывался, а просто согласился посидеть в машине, подождать, чем кончится авантюра тверского родственника, но промолчал. Они вылезли из машины, подошли к воротам дома.
– Там у них будка с охраной, – определил Илья.
– Где? – шепотом переспросил тверской зять.
– Видишь видеокамеру над воротами? Вон огонек красный светится? А будка там, за воротами, на въезде.
– Я думал, это голубятня, – признался Бирюков, вглядываясь в неприметную зеленую будку, стоящую на сваях, как жилище аборигенов.
– Ага, жди! – насмешливо ответил Илья.
От ворот к дому Осепьяна уходила асфальтированная аллея, с обеих сторон обсаженная невысокими голубыми елочками. Над воротами горел яркий фонарь, освещая пространство перед видеокамерой.
– Пошли скорей, пока охранники на нас внимания не обратили, – посоветовал Илья.
– А вон, посмотри, если незаметно пробраться за елками и залезть во-о на ту крышу...
Действительно, в глубине аллеи, справа, возле дома, виднелась небольшая пристройка с пологой крышей.
– Если на нее забраться, то можно и в дом...
– Ладно, – задумчиво проговорил Бирюков, – пойдем пока...
Они медленно прошли вдоль по тротуару мимо ворот особняка. Перед памятником неизвестному деятелю тротуар сворачивал влево и огибал клумбу. Бирюков и шурин Илья не пошли дальше по тротуару, а свернули в кусты и, стараясь держаться тонкой межи, отделяющей ограду особняка Осепьяна от бордюра цветочной клумбы, потопали вдоль забора, ища подходящее место для проникновения.
Забор завел их в тупик. Вскоре они уперлись в высокую ограду из металлической сетки, которую сразу не заметили из-за разросшейся зелени.
– Все, стоп, дальше не пройдем, – прошептал шурин, наскочив в темноте на спину резко затормозившего Бирюкова.
– Понастроили себе дворцов на народные деньги, – засопел обиженно Бирюков. – Через границу легче проскочить... Ладно, тут и полезу. Ну-ка, подсади чуток.
Московский шурин был на десять лет моложе и почти вполовину тоньше своего тверского родственника. Кряхтя, он поддерживал грузного Бирюкова, который карабкался, как огромная горилла на забор.
– Осторожно, мои штаны не порви, а то Анюта меня убьет, – прокряхтел снизу шурин. – Да лезь скорее! Я же не железный тебя держать.
«У, кабан, – думал он про себя с обидой. – Разжирел там у себя в деревне. А еще жалуются, что москвичи зажрались, пока остальная Россия голодает».
Наконец Бирюкову удалось закинуть ногу и сесть верхом на забор. Шурин облегченно вздохнул, несколько раз согнулся и разогнулся, поправляя затекшую спину.
– Ну что там? – снизу спросил он.
– Не видно ничего, деревья мешают.
– Собак не видно?
– Вроде нет.
– А забор с той стороны гладкий или набитый? Сам сможешь обратно залезть?
Бирюков поерзал на заборе, проверяя ногой, что там внизу.
