знаю. Я ведь, как уже было сказано, опытный адвокат. Я таких, как ты, знаешь сколько видел? И дел таких, как твое, много разбирал. И все на одно лицо. Думаешь, выйдешь из тюрьмы, будешь мстить? Мститель-то из тебя никакой, да и Пузырь раз решил тебя сдать, уж он не допустит никакой мести с твоей стороны. Я так думаю, с его связями вполне возможно, чтобы ты прямо в лагере прижмурился. Ну так вот. Ты думаешь, что сука последняя твой Пузырь, что по его наводке ты в тюрягу сел и срок за него мотать ты не хочешь, увидел бы его на свободе — горло бы перегрыз. А только ты, Прыщ, боишься, Пузырь — человек опасный, поймет он, что ты раскололся, и конец тебе, и тюремные стены не спасут. Вот ты что думаешь. Вот почему ты нам его сдавать не хочешь. Но ты, Прыщ, не бойся. Пузыря твоего мы через неделю возьмем. Почти уже мы его окружили. Только нам бы нычку его знать или хоть намек какой, по какому адресу его искать. Так что ты нам — Пузыря, а мы тебе — охрану, защиту и всяческое содействие. Ты ведь теперь крупная шишка. О тебе сам начальник МУРа знает. Думаешь, всякая шавка может просто так тебе адвокатов менять, как носки? А?
Прыщ молчал. В голове его роились неясные мысли.
— А Пузырю твоему вышка светит — он столько народу на свободе перемочил… Так что смотри, какая картинка рисуется — либо тебе с моей помощью УДО выйдет, либо… Ты же, я знаю, несмотря на улики, в полном отказе пока? Или хочешь на суде в сознанку пойти? Чужие, значит, грехи на себя взять? Гляди… Думай лучше. В лазарет бы мы тебя перевели, глаза бы вон подлечил. Держи, Прыщ, сигарету, смоли и пока думай. Только недолго. — Гордеев вынул из кармана длинную сигарету «Кэмел», сунул Прыщу в руки и даже подкурить дал. Закурил и сам.
Прыщ пожевал сигарету, вынул изо рта, понюхал, потом откусил фильтр и выплюнул, после этого стал курить — жадно, но со смаком. На лице его появилось выражение раздумья.
— Ну? — не выдержал Гордеев.
— Ладно, — решился Прыщ. — Сдам вам гада. Где наша не пропадала… Он ведь меня, сука, подставил, а я-то уже завязал! Обидно, гражданин начальник, садиться в тюрьму после завязки, ни за что ни про что… Только вы уж меня поддержите. Где сам Пузырь — того не знаю я и не ведаю, он и квартиры меняет, и от своих прячется. А вот могу намекнуть, где его милая живет. Слух пошел, что он ее кинул, а женщины такого не забудут. Сходите к ней, может, и знает она, как на Пузыря выйти.
— Ну а что за милая-то? — подался вперед Юрий.
— Баба хорошая, — сказал мечтательно Прыщ, — удивительная даже. Ласковая такая… Она мне нравилась. Одинокая только… Уж на что ее Пузырь купил, не знаю… А меня вот знаю, почему подставить решил, — заметил, значит, сука, что нравится она мне. А ведь сам-то давно ее бросить решил, другая ему понравилась, но к своей бывшей ревновал, никого подпускать не хотел. А что ж теперь, пропадать бабе только из-за того, что она с ним была? — обиженно воскликнул Прыщ. Несмотря на свои несчастья, он ухитрялся думать и о других.
Гордеев вздохнул — тюрьма всех лечит и калечит, из всех делает психологов, а дуракам тут быстро объясняют, что почем…
— А почему ты думаешь, что любящая женщина, да еще такая хорошая, станет ментам своего бывшего мужчину выдавать, хоть он ее и бросил?
— Ну, вы уж как-нибудь сами к ней подход найдите. А только я думаю, она тоже захочет его остановить — ведь при ней-то он еще на мокрое дело не шел… А увидите ее — от меня передавайте привет, она тоже ко мне относилась душевно, и к вам через это лучше будет…
Гордеев записал адрес, по которому пару лет назад проживала Маруся Трофимова, так звали любимую женщину Пузыря, и поспешил прочь — неприятно было лишний раз находиться в тюремных стенах, тем более, когда на улице такая хорошая погода. На прощание он заверил Прыща, что теперь на суде ему выйдет скидка.
— …Водки ему обещал с воли принести, — сказал Гордеев, после того как поведал Денису содержание их беседы. — Что поделать… Все равно, если что, через охранников доставят.
— Спасибо тебе, Юра.
— Спасибо в карман не положишь, — подмигнул Гордеев, — с тебя коньяк…
Глава одиннадцатая
Баклан, он и есть баклан. И по сути, и по кликухе. Ничего тут ни добавишь, ни убавишь. Как шестерил, так и будет шестерить. Всегда. Такая уж натура у него. Ему нужен суровый хозяин, чтоб руку лизать и подачку выпрашивать. Самостоятельно он не существует.
Едва откинулся из Бутырки, только и успел, что пивка бутылочку выпить возле ближайшей станции метро «Новослободская», и тут же рванул в тот самый небольшой районный городок. И не домой, не к зазнобе истосковавшейся, не к старушке матери. Баклан полетел к хозяину. Вернее, не к хозяину, а к тому, кого бы он теперь хотел сделать своим хозяином.
Сложное это дело заполучить рядовому баклану хорошего хозяина. Важно не обмануться, не нарваться и не продешевить. Слишком добрый и мягкий хозяин и себя-то сам не прокормит. Слишком крутой забить мимоходом может. У жадного ничего не выпросишь, а у щедрого ничего не достанется. По рассказам и по собственным давним воспоминаниям Баклану очень подходил именно Пузырь.
— Вот с кем не пропадешь! — мечтательно закатывал глаза Баклан, раскуривая поднятый с асфальта жирный бычок. — Уж мы бы с ним!…
На вокзале народу — не продохнуть! Все куда-то едут, что-то везут, ругаются между собой и с кассиршами.
Денег на билет тратить не хотелось. И так слишком уж мало. Сел в первую же электричку нужного направления, нашел свободное местечко, прикорнул в уголке и задремал.
Под стук колес, под говор свободных людей так сладко сидеть с закрытыми глазами! И рядом слышатся такие забытые, такие волнующие женские голоса…
Со временем Баклан все меньше и меньше вспоминал о существовании и жизненной необходимости противоположного пола. То ли от частых отсидок, то ли от вечного голодания. А скорее всего — от возраста. Баклан считал себя очень пожилым человеком. Ему было неполных сорок лет, из которых он провел в заключении почти треть. Вольные годы пробежали в суете, в поисках хорошей компании, лидера, к которому позволено было бы прилепиться. Вечные тумаки, унижения приучили его к какой-то даже философской мудрой покорности.
— Проходит все, — шевелил бровями и бормотал сквозь дрему Баклан, — даже само время.
Совершенно неизвестно, откуда эта фраза запала в голову Баклана? Может, кто-то из сокамерников бросил, может, где-то на пересылке с рекламного щита подхватил?
— Предъявите проездные документы! — Кто-то сильно и грубо потряс Баклана за плечи. — Гражданин, проснитесь!
— Вот мои проездные документы! — Баклан тут же вскочил, вытянувшись в струнку перед двумя пузатыми тетками, облаченными в новенькую контролерскую форму. — Вот справка об освобождении, вот направление на работу…
— Так ты из заключения? — с интересом разглядывали тощего, изнуренного мужичонку. — Прямо сегодня! Так у тебя же праздник! Бедненький. А за что сидел-то, болезный?
Уши почти всех пассажиров вагона развернулись в сторону Баклана. Он приготовился врать. Как простой, по-настоящему народный артист перед своей публикой. Позориться реальным гадством в глазах народа, естественно, ему не хотелось. Не зря говорят: правда глаза колет!
Вдохновение сконцентрировалось, собралось морщинкой между бровей… Глаз заблестел неподдельной слезой. Баклан еще не знал, что скажет в следующую секунду… И тут!
Сама собой сочинилась душещипательная история.
— За драку я сел, добрые, милые мои женщины.
— За драку? — не поверили дородные тетки, недоверчиво глядя на тщедушное тельце Баклана. — Кого же ты побил? И как?
— Меня побили! — доверительно улыбнулся Баклан. — Потом меня же и посадили. Как водится у нас в государстве. Они же богатые!
Классовое сознание пробудилось с готовностью сочувствовать и участвовать.
— Как это так? — Казалось, что спросил весь вагон и стал слушать мелодраму.
— Дело в том, — издали повел свой рассказ Баклан, — что я долго не мог жениться. Сначала, тогда еще… в молодости. Сами понимаете, может, я и не красавец… Даже в школе с девчонками были проблемы.
