- Мария Николаевна, - сказал он с выражением явного сочувствия, - все время помните об одном: решать вам, только вам!.. Ни от кого не ждите помощи, полагайтесь только на свои понятия о жизни и на свою интуицию. И не бойтесь своего решения - каким бы оно ни было!.. Ведь боязнь решения - по существу, боязнь жизни! Держитесь!..
- Спасибо, - сказала я с навернувшимися на глаза слезами - еще никто, пожалуй, не понимал меня так, как этот человек - пусть и не самый, на мой взгляд, симпатичный.
Ходила я к Владимиру Михайловичу для того, чтобы просветиться и получить советы. Конечно, в определенной степени он меня просветил. И советы дал. Но меня этот визит не успокоил. Наоборот, я, уже выходя из кабинета, вспомнила, что завтра - 6 января, канун Рождества, что завтра мне надо давать ответ Бурелому...
С пугающей ясностью я поняла: решения нет. И это несмотря на то, что подспудно я все эти дни решение искала, хотя и жила внешне суетной текущей минутой. Все-таки человек - существо необъятного заполнения. И такое понятие как 'поток мыслемоций' ждет еще своего гениального исследователя.
Часто в последние дни я предавалась мечтам и раздумьям, не понимая, что именно эти мечты и раздумья подталкивают меня то к одному, то к другому решению...
Вот, на одной из елок Лева взмахнул волшебной палочкой и загорелась иллюминация, и поднялся счастливый гвалт, а я вдруг подумала: 'Не так уж много и нужно, чтобы быть счастливой - красивый наряд и вовремя данная подсветка. Вот ты уже и блистаешь...' И перед мысленным взором выплывает разлоскученная несчастная голубизна волшебного платья...
Или Миша аккомпанирует мне в нашем 'Диком Западе', подмигивает после исполнения мною с особенным шиком сложного па, а я улыбаюсь ему и думаю: 'Черт возьми, здесь, в этом вонючем кабаке он не реализует и десятой доли того, на что способен. Из него вышел бы и отличный коммерческий директор или продюсер, и музыкант, что называется, от бога... и надежен, как скала... Таких и троих порознь не сразу найдешь... А тут один в трех лицах - и свой, и рядом...'
Или, восседая в Юриной машине, я вдруг принималась мысленно перебирать классические женские роли, которые хотела бы сыграть... 'Я одинока. Раз в сто лет я открываю уста, чтобы говорить, и мой голос звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит...' 'О боже! Я всю жизнь любила одного, и дорогое это существо теперь вторично я теряю!' И конечно же: 'Слово найдено. Я вещь!' Это последнее всегда ранило меня. Счастливая Валентина! Она-то получила, чего хотела. А я занимаюсь тем, что в данный момент мне доступно!.. И задетое самолюбие - тоже штука неприятная...
Или, помню, Вера появляется на работе в роскошной песцовой шубе до пят. Ну, тут и ахи, и вскрики, и шутливое: 'Машку не подпускать, блин разорвет в клочья!', и смех. А потом я и спрашиваю: 'Вера, но откуда?..' И слышу незамысловатый ответ: 'Насильника моего помнишь?.. Богатый, блин. Замуж зовет...' И тут в голове сразу рождается: 'Да, для счастья нужно совсем немного - никакой щепетильности, короткая память и небрезгливая жажда красивой жизни...' А Верка между тем стоит посреди гримерной, выставив из-под шубы свою длиннющую, обалденную ногу, высоко вскинув голову, и на лице - торжество и презрительная снисходительность к окружающим... Я запоминаю и эту позу, и это выражение лица. Актерский мой арсенал пополняется образом 'глупости на вершине блаженства'...
И все-таки - решения не было. Но странно, хотя частенько я вроде бы склонялась к мысли, что не могу не принять предложение Бурелома - камень мой молчал. Они оба - и Бурелом, и Старик - оставили меня в покое. И меня поражала эта 'деликатность' - каждый, по-видимому, считал, что сделал все, что мог, и предоставил мне самой выкарабкиваться...
С Левой после елки мы отправились в кафе. Лева был на высоте: очень внимателен, нежен и настойчив:
- Так что, правда, не можешь остаться у меня?
- Нет, Лева, родители совсем извелись, а они у меня старенькие...
Я и сама хотела хорошо выспаться: за последние дни вымоталась ужасно. А еще с институтских времен запомнила правило: на экзамен приходить надо подготовленной прежде всего физически. Завтра же мне предстоял экзамен по предмету, понятия о котором были весьма расплывчаты.
- Завтра ты встречаешься с Буреломом? - вдруг спросил Лева, словно угадав мои мысли.
Я живо откликнулась:
- Да вроде бы. Но он куда-то подевался.
- Это плохо, - констатировал Лева, - Может, уже и передумал...
Я изумленно уставилась на Леву:
- Плохо?..
- Ну, а чего хорошего: упустить такой шанс?! Улыбка как-то незаметно сошла с моего лица:
- А ты был уверен, что не упущу?..
- Был уверен. Я даже хочу предложить тебе, если все-таки Бурелом объявится, свою помощь...
- Помощь?.. Какую?.. - Давно я не была так напряжена: ощущение, что сейчас произойдет нечто скверное, непоправимое, охватило меня.
- Ну-ну, - улыбнулся Лева самой чудесной из своих улыбок, расслабь-ка мышцы лица, перестань хмуриться...
И тут, сама не знаю почему, я впервые за короткую, но бурную историю отношений с Фениксом, схитрила. Очень послушно, как на репетиции после замечания режиссера, я действительно расслабилась и даже - довольно сносно - улыбнулась:
- Прости, - сказала я. - Подозрительность и к месту и не к месту, кажется, уже входит у меня в привычку.
- Сама по себе такая привычка в наше смутное время, пожалуй, не помешает... - как бы упрекая и прощая одновременно, облегченно выдохнул Лев.
А я испугалась: и зачем оборвала его? Вдруг его намерения были, что называется, чисты. А теперь вот сиди тут, мучайся недоверием на пустом месте!.. И я, теперь уже вполне искренне, коснулась его руки. Лева сразу принял эту искренность и обрадовался ей. И сказал:
- Понимаешь, я вот тут все думал: если тебе так сложно общаться с Буреломом - физиономия-то у него - бр-р, отталкивающая - переложи на меня эту тяготу. Скажи свое 'да', а меня назначь своим посредником, сославшись на полное неумение вести какие бы то ни было денежные дела - при этом ты ведь, действительно, этого не умеешь...
- Ты виделся с Буреломом? - спросила я, машинально продолжая улыбаться.
В быстром рассерженном взгляде Левы я уловила досаду: он понял, что проговорился, и следующий свой вопрос задал исключительно для того, чтобы собраться с мыслями:
- С чего ты взяла?
- Но ты сказал: 'Физиономия у него отталкивающая', а ведь ты его не видел. Никогда...
- Нет, - возмутился Лева, - это становится невозможным!.. Да видел я его, видел, как-то вечером, когда заходил за тобой, мельком, и кто-то окликнул его: 'Лев Петрович!' Я думал, меня. А тебе забыл отчитаться!..
Это было похоже на правду. Но Лева переиграл возмущение - чуть-чуть, но переиграл, к тому же я определенно знала, что с того времени, как Лева стал меня встречать, Бурелом был в ресторане только раз - после истории с платьем. И Лева никак не мог его увидеть. И получалось, что я поймала Феникса на лжи. Пусть и мелкой, но лжи. А это было ужасно, потому что вранье - любого вида и толка - было мне отвратительно! Любимому человеку я хотела доверять безоговорочно. То обстоятельство, что и сама я только что пустилась на хитрость, меня смущало лишь самую малость: я, конечно, хитрила, но не врала же... Да и хитрости-то моей хватило ненадолго, потому что я уже не скрывала своих чувств. Знакомая мне дрожь во всем теле должна была бы остановить меня, ибо предвещала нечто необратимое и отвратительное, но я уже была во власти гнева:
- Та-ак, - сказала я с расстановочкой, - значит, ты у нас уже все решил?! И согласие мое - дал?! И непрактичность мою вычислил?! И все неприятное согласен, из благородства, взвалить на себя?! Боже мой!.. Боже!.. Да разве ж можно было с такими решениями и ко мне - и сразу - в лоб?! Ты еще не понял, что обаятельная улыбка работает только первое время?! А потом - надо думать и напрягаться, чтобы отношения любви были прочными и прекрасными! И это ты еще не усек до своих тридцати?!
- Потише!.. - прошипел мне Лева, крепко схватив за руку и вытаскивая в гардероб. - Истерики хороши, но не в общественных местах - на нас же смотрят! Ты же потом будешь локти кусать!
Я почти не слышала его:
