Честно говоря, я не ожидала от Бурелома таких речей. Он всегда казался мне чуть пообразованнее своих бесчисленных сотоварищей по 'разбойному переходу к капитализму', но рассуждения о будущем... Я взяла и сказала это все Бурелому.
Он долго хохотал своим ледяным смехом над моим определением вида жизнедеятельности, которым он занимался, а потом сказал:
- Давайте, Мария Николаевна, поиграем. Вы мне скажете, чего еще не ожидаете от меня, а я скажу, чего не ожидаю от вас.
Мы уже ехали рядом на заднем сидении, когда Бурелом предложил мне эту игру. И я страшно обрадовалась его предложению, потому что боялась, что начнутся, несмотря на словесные высокопарности, вульгарные приставания. Но чутье женщины подсказывало мне, что Бурелом действительно настроен на другое. Я расслабилась и вступила в предложенную игру не без удовольствия. Еще полчаса назад я и представить себе не могла, что стану разговаривать с Буреломом почти так же свободно, как со своими друзьями.
- Ну, во-первых, не могу даже помыслить, что вы, Лев Петрович, окажетесь в очереди вместе со мной за хлебом. Во-вторых, не жду от вас, что по утрам вы будете выносить во двор бездомным кошкам объедки и молоко. В-третьих, вы вряд ли шарахнетесь в сторону, если в темном переулке вам встретится стая несимпатичных ребят. В-четвертых, не думаю, что когда-нибудь вам будет суждено умирать от любви. Ну, и в-пятых, - я уже откровенно дразнила его, - вы не поспешите поддержать старушку, осторожно переходящую гололедную улицу... Достаточно?
Краем глаза я увидела, как перекашивает смехом лицо шофера. Сам Бурелом тоже улыбался. Я посмотрела ему в глаза. Как всегда белесые, они все-таки были сейчас более живыми и, если можно так сказать, цветовыраженными, в них появились нечеткие следы голубого. Что делает с человеком, даже с таким, как Бурелом, разговор о нем самом!
- Ну, а еще, еще что-нибудь, - предложил он.
Шутка тем и хороша, что под ее видом легко преподносить правду.
Я немного подумала:
- Вряд ли вы пойдете в больницу навестить человека, который пытался вас обокрасть... Вы не станете читать Рильке, Данте и Мандельштама... Вас, поклонника физических расправ, не потянет разобраться с теми, кто на доме известного поэта в памятной надписи, сделанной от руки, переделал слово 'жил' на 'жид'... И, конечно, вам не придет в голову убавить звук телевизора после одиннадцати вечера, даже если вы наверняка знаете, что вашим соседям рано отправляться на работу. Точнее - вы просто не вспомните о них. Все!..
- Отлично! - Бурелом смеялся.
Смех его показался мне в этот момент куда более приятным, чем обычно. Неужели, моя антипатия к Бурелому давала первую трещину? Камень на моей груди не просто электрически засигналил, а тошнотворно заныл, передавая это свое нытье моему сердцу. 'Прекрати!' - послала я ему мысленный приказ. И он подчинился, но не вполне, оставил все-таки за собой право слегка нудить.
- Что ж! Теперь ваша очередь выслушивать откровения, - отсмеявшись, сказал Бурелом. - Итак, уверен, что никогда не встречу вас среди тех, кто перепродает сигареты возле станций метро, это раз. Потом сомневаюсь, что вы зачитаетесь 'Эммануэльк', хотя... - он усмехнулся. - Что еще?.. Еще вы не станете путаться с кем попало... Убежден, вы предпочтете продавать газету 'Дурак' ради куска хлеба, но не станете стриптизеркой... И последнее: не представляю, чтобы вы долго задержались в нашем кабаке...
В том, что говорил Бурелом, не было ничего смешного. Я смотрела на него во все глаза: он говорил как раз о том, что меня больше всего мучило.
- Вы думаете, - сказала я, даже не попытавшись сыграть непринужденность, - меня могут оттуда попереть? Это сделаете вы? Или хотите сказать, что готовы не делать этого на каких-то условиях?
Бурелом тоже был достаточно серьезен:
- Конечно, у вас есть свое представление обо мне, и по большей части, как я сейчас удостоверился, верное, но знание ваше неполно. То, о чем вы сейчас сказали, верно для меня, но года этак три-четыре назад, когда я еще только укоренялся. Вы говорите - попереть вас? Или ставить вам какие-то условия? Это примитивно. Что если вы не задержитесь в кабаке, оттого что уйдете в театр - вам ведь хочется - в первый же театр, который вас примет, хотя зарабатывать там вы будете еще меньше, чем торгуя газетами...
Я тяжело вздохнула:
- Театр!.. Скажете тоже!.. Толпы безработных актеров, дикое обнищание... Метания... Растерянность... От 'черну-хи' и 'порнухи' до классики... Так уже было в театре, например, после революции. Да и пьес, настоящих пьес о времени, которое мы переживаем, нет.
- А если бы были?
- Была бы надежда на то, что театр выживет. Впрочем, я с такой надеждой не расстаюсь. Расстаться с ней для меня то же самое, что расстаться с надеждой на полноценную жизнь.
Я сама не понимала, зачем выкладываю все это Бурелому, но он задал вопрос, а у меня был ответ - вот и сказала. Нудеж и скулеж в сердце не прекращался.
- Приехали, - сказал Николай.
- Мы не договорили, - произнес Бурелом, - но я не стану вас задерживать, я вижу, как вы устаете. Так что договорим завтра. А сейчас я провожу вас до лифта.
- Спасибо, - сказала я и вылезла из машины.
Лампочка над дверью парадной была разбита. Темнотища, холодища и страшища...
То ли камушек, то ли собственный инстинкт подсказывали мне, что не стоит входить в парадную без Бурелома, однако он задержался, отдавая какое-то приказание шоферу, и я вошла. На лестнице свет был, но едва за мной захлопнулась дверь, как из-за мусоропровода навстречу мне вышагнули две очаровательные разбойничьи хари, и один ласково так произнес:
- Гляди-ка, Василий, какая шубка к нам пришла.
Я обмерла. Но в дверях уже показался Бурелом. В отличие от меня, он не обмер, он в доли секунды все оценил и все понял.
- Назад, - прошипел он мне, - за меня!
И тут, прячась за его спину, я увидела в руках Бурелома пистолет и побледневшие лица обидчиков.
- Стрельбы не будет, - спокойно, по-ледяному спокойно, сказал Бурелом. - Выметайтесь!..
Тот же, что восхитился шубкой, ответил:
- Будет сделано, шеф.
По-прежнему заслоняя меня и держа бандитов в поле зрения и ствола, Бурелом дал им выйти за дверь. Выходящего последним Василия он сопроводил ударом ноги в задницу.
Дверь парадной Бурелом еще немного подержал открытой, чтобы удостовериться, что налетчики тикают без оглядки.
- Николай, - крикнул Бурелом, увидев, что тот вылез из машины, держа в руке свою пушку, - все в порядке. Я сейчас.
Он вызвал мне лифт, поднялся в нем со мной на этаж.
В лифте я спросила:
- Это не вы их подослали, чтобы я ценила вашу заботу еще больше?
- Не разочаровывайте меня, Маша. С вами я не для того, чтобы слушать глупости.
- Простите, - искренне сказала я, - это нервы... Двери лифта раскрылись, на площадке стоял папа.
- Я слышал крики. Что случилось? Этот тип тебе угрожает?..
- Папа, этот, как ты говоришь, тип только что спас меня. Это Лев Петрович, папа. Он меня провожает.
- Тогда ладно, - буркнул мой отец.
Волна благодарности пролилась во мне: немолодой, невооруженный, мой отец был готов драться за меня с любым. Бурелома он не испугался.
И во второй раз за сегодняшний вечер Бурелом усмехнулся:
- До свидания, - сказал он мне, - теперь я за вас спокоен...
- Ничего себе поклонничек, - бурчал отец с чашкой крепчайшего чая. Маша, неужели ты станешь водиться с таким типом?!
