- Да. У Гайдебурова. Есть у меня такой приятель. Удивительно, лет шесть-семь назад найти тысячу в долг мне было легко и просто, а сейчас... Честное слово, я уже думал - никто не даст. Как-то все так изменилось.
Последняя фраза получилась у меня беспомощной и слабой.
- И вы пришли ко мне искать Митю Хвощинского?
- Может, ты знаешь что-то или слышал...
- Ну, подумай сам, - широко и ласково улыбнулся мне Слепцов, - откуда, от кого? Моя жизнь сегодня, как у честной немецкой бюргерши, начинается на три буквы...
- Вот как! - порадовался я.
- ...три буквы 'к': кирха, киндер и кухня. Только моя кухня - здесь. Журнал пеку. О компьютерах знаю все. О Хвощинском - увы. Только старые, прокисшие слухи. Кому они нужны?
- Ну, да. - Я покивал, соглашаясь, что старые слухи никому не нужны. Как Садовников?
- В Америке. Его пригласили проповеди читать. Учит янки родину любить. То есть Господа.
- Отлично. Проповеди на экспорт. А я был уверен, что у них в этом бизнесе перепроизводство. Все уже знают, что Бог их любит. Всем уже сообщили. Или кому-то забыли об этом сказать?
- А с чего ты взял, что Он всех любит?
- Что?
- За что любить обосранного алакаша, уснувшего на мусорнике? Вот ты его любишь? Он украл у жены единственное выходное платье - подарок матери, продал его, а деньги пропил. И теперь валяется комком бесчувственной плоти на куче мусора, весь в собственном дерьме и блевотине. Ты его любишь? Ты подойдешь к нему? Обнимешь его? Назовешь своим братом?
- Речь не обо мне. Между мной и Богом есть разница.
- Есть. Но почему считают, что Ему нужны те, кому Он не нужен? Он не навязывает Себя никому. Встань с мусорной кучи, на которой ты валяешься, умойся и приди к нему. Сам приди. И вымоли у Него прощение за то, каким ты был и как ты жил. Может быть, Он простит.
- А может не простить? С Новым Заветом...
- Новый Завет не для всех!
- Вот так?!
- Новый Завет для тех, кто уже прозрел, кто приблизился к Господу. А основы веры заложены в Ветхом.
- Я был уверен, что все ровно наоборот. Подожди, мы вообще о христианстве говорим?
Слепцов сложил губы в сардонической гримасе.
Прощался с нами он так же, как и встречал.
- Весьма, - он поцеловал Лене руку. - Был рад.
А мне предложил звонить и появляться. Если что-то будет нужно.
Мы вышли из его кабинета и успели отойти довольно далеко по коридору, когда он вдруг позвал меня:
- Саша! На секунду. Совсем забыл.
Пришлось вернуться.
- Не хотел при Елене говорить. Его жена... Митьки Хвощинского бывшая жена - ты ведь ее помнишь?
- Леру? Разумеется, помню.
- Я ее тоже видел.
- Когда? Сегодня?
- Нет. Почему сегодня? Мы случайно встретились с ней дня за три до того, как ко мне зашел Митька.
- Случайно встретились? Где?
- Да в двух шагах отсюда. На улице. Я шел, а она - мне навстречу. Пригласил зайти. Посидели. Поболтали ни о чем. Ну, знаешь, как это бывает.
- Знаю, бывает. А, прости, о чем поболтали?
- О Европе. Она там сейчас живет больше, чем тут.
- Действительно ни о чем. И все?
- И все. А через несколько дней пришел Хвощинский.
- Интересно... Ты ведь до этого давно с ней не виделся.
- Очень давно. Но я ее сразу узнал.
Календарь еще отсчитывал последние майские дни, а жара в городе стояла летняя, почти июльская. Такая же тяжелая и густая. Возвращаться в контору мне не хотелось.
- Не выпить ли нам кофе? - предложил я Лене.
- Опять кофе? Сколько можно!
- Ну, не кофе. Мне надо задать вам еще пару вопросов, но солнце сегодня что-то особенно старается. Можем доехать до ближайшего парка и просто погулять в тени.
- Хорошо, - согласилась она. - Тогда я тоже кое о чем вас спрошу. Куда поедем?
Мы выбрали парк Шевченко. И не пожалели. Каштаны и липы отбрасывали на землю легкую сетку тени. В траве, нежно-зеленой и свежей, были спрятаны хитрые устройства, разбрызгивавшие воду. Одни изливали воду тугими спиралями, другие - распыляли вокруг туманными полусферами, третьи вращались... В парке было свежо и прохладно.
- А помните, - спросил я Лену, - ведь прежде был только один вид этих водометов: вертикальная металлическая труба с маленькой водяной пушкой и механическим прерывателем на конце. Пушка вращалась, прерыватель прерывал, и струя воды летела плотным пунктиром.
- Он резал ее, как толстую веревку, - вдруг сказала Лена.
- Точно. Эти водометы стояли повсюду - длинные и тощие, как железные дровосеки.
- Эти треножники часто опрокидывались и валялись, задрав к небу одну ногу. И часто ломались. Прерыватель заклинивало, вода била в заслонку и разлеталась во все стороны.
- Поэтому, самым надежным...
- ...был дворник. Со шлангом.
Мы рассмеялись.
- Вон, кстати, и дворник, - увидел я одинокую фигуру у дальней аллеи.
Вдоль аллеи темно-зелеными пучками топорщились едва заметные кусты рассады. Вода, которую распыляли автоматы, до них не доставала, и дворник из шланга вдумчиво и неторопливо поливал грядку.
- Не дворник он, - сказала Лена. - У него комбинезон форменный и на спине написано 'Киевзеленстрой'.
- Не дворник, - согласился я. - Но не потому, что на нем штаны 'Зеленстроя', а потому, что здесь не двор, а сквер. Скверник он.
- Вот так взять и обидеть человека, - огорчилась Лена. - Скверник.
- Да чем же я его обидел? Вон про Шевченко, - ткнул я пальцем в памятник, - уже полвека студенческая шутка ходит, и ничего, не обижается.
Шевченко стоял на гранитном пьедестале, хмуро набычив голову. Шинель он держал за спиной.
- Какая шутка?
- Ну, как же. Щорс, который на Коминтерна, спрашивает: 'Кто мою шинель взял?' Богдан Хмельниций кричит: 'Он спер!' - и показывает на Шевченко. А Шевченко прячет ее за спиной и говорит 'Не я, не я. Я не брал'.
- Может, это его пальто, а вовсе не шинель Щорса. Зря только человека обидели. Ну, ладно. Так что вы хотели у меня спросить?
- Давайте сядем. Вот и скамейка свободная. Лет десять не сидел вот так в парке, на скамейке, с малознакомой девушкой...
- С чужой женой, - поправила меня Лена.
- Да, - уныло согласился я. Праздник заканчивался. - Вы ведь тоже хотели меня о чем-то спросить. Начнем лучше с ваших вопросов.
