свисали безжизненно человеческие ноги. Одна штанина задралась, по голой ноге ползла крупная муха.
– Подъем, Володя, – негромко велел Морозов.
Водитель вскочил, одурело помотал растрепанной и багровой, словно ее запекали в духовке, головой. По красному лицу бежали мутные струйки пота. Сонно улыбаясь, он быстро обогнул машину, распахнул дверцу:
– Прошу вас, Аверьян Аверьянович!
Морозов приглашающе повел ладонью:
– Евлампиандрий Владимирович?.. Прокатимся, поговорим.
Сиденье дружески приняло Енисеева в объятия. Не машина, а сплошной деловой комфорт без крупицы развратной роскоши. Бесшумно тронулась с места, словно электромобиль, но скорость набирала, как ракета. Дорожные столбы почти сразу же слились в серую полосу.
– Вы были, – сказал вдруг Морозов, – руководителем первого длительного выхода в Малый Мир.
– Я не был руководителем.
– Ну-ну, вы забыли. Испытатели называют руководителем вас. И по назначенному сверху, то есть моему назначению, и по авторитету, что ценнее, как вы понимаете. Я тогда здорово рисковал, Евхламудий Владимирович! Вы хоть понимаете?
– Понимаю, – тоскливо ответил Енисеев. – Я тоже живу на этом свете.
– Вам повезло, все прошло удачно. Мне не только не снесли голову за самовольные действия, а даже милостиво изволили похлопать по плечу.
– Только-то? – удивился Енисеев.
– Ну премии не главное ведь?
– Не главное. Но только не все прошло удачно. Фетисова была серьезно ранена.
– Разве серьезно? А вот затем в самом деле все стало очень серьезным.
Дальше Морозов не проронил ни слова. У массивного здания из серых гранитных глыб они оставили машину, поднялись на второй этаж. Оглянувшись от дверей на машину, Енисеев увидел торчащие ноги водителя.
В кабинете Морозов кивнул Енисееву на кресло, продолжил, словно разговор не прерывался:
– Очень серьезно. Погибло несколько человек. Сейчас в Малом Мире уже действует постоянная станция. Персонал – двенадцать человек. Осталось двенадцать. Включая Фетисову и Алексеевского, которые не являются специалистами. Они сейчас не то охранники, не то ковбои, не то эти… которые таскают корм в муравейник.
– Фуражиры, – подсказал Енисеев.
– Вот-вот, фуражиры. И вообще единственные подсобники.
Лицо Морозова стало темным, морщины на лбу стали резче. Енисеев сказал осторожненько, стараясь как-то приглушить боль Морозова:
– Я слышал, что в любом новом деле существует процент допустимости несчастных случаев… Когда испытывали «шаттлы», вроде бы отпустили на программу до двадцати катастроф.
Морозов бросил глазами молнию:
– Не слышал. В нашей передовой стране таких циничных расчетов быть не может. Человек – звучит гордо, человек – высшая ценность, человек… Ну да ладно! Беда в том, что несчастных случаев на станции становится не меньше, а больше. А ведь живут под бронированным колпаком, где все необходимое. Включая любое оружие! Почти любое. Тогда не было, а теперь есть. Но вот что странно: вы втроем прошли голыми и босыми через ад, побывали в муравейнике и вернулись невредимыми…
– Да где же невредимыми?
– Не спорьте. Вы не видели, что было потом! Потом начались потери. Люди гибнут, Евджиний Владимирович.
Он тяжело дышал, огромные ладони сжались в кулаки. Енисеев поерзал, горячо сочувствуя, осторожно поинтересовался:
– А что… намерены сейчас?
Морозов разжал кулаки, положил ладони на стол. Его запавшие глаза остановились на лице мирмеколога.
– Евмономахий Владимирович, мы снова к вам. Не скрою, повоевать пришлось. Призвать со стороны – признаться в поражении. Но ваш тогдашний успех перевесил. Хотя, опять же не скрою, на другую чашу весов камней навалили немало. А вместе с камнями – звания, титулы, награды, авторитеты. Много говорилось о промискуитете… то бишь приоритете нашего института, как будто не в одной стране живем, а гражданские – не совсем люди…
Он замолчал, но глаз с его лица не сводил. Енисеев проговорил, едва ворочая пересохшими от волнения губами:
– Знаете же, я заранее… На мирмекологии помешан. Даже во сне постоянно брожу по тропам Малого Мира. Но у вас еще что-то в рукаве?
Морозов кивнул. На этот раз отвел глаза, голос упал до хрипоты:
– Есть. У вас, между прочим, шестое чувство, как у муравьев…
– У муравьев нет шестого чувства, – поправил Енисеев педантично.
