Под ногами вывернулся корешок, изменил цвет и бросился наутек. Все мысли выпорхнули из черепа, как вспугнутые воробьи, глаза поспешно обшаривали окрестности. Дальше страшноватый серо-зеленый туман, иногда в нем видны желтые или оранжевые пятна… Еще страшнее, когда эти пятна вдруг начинают двигаться!
В выси, как и по сторонам, зеленые листья иногда вспыхивали оранжевым. Солнце сообщало: оно еще светит остывающим багровым жаром, но вот-вот опустится в подземный мир, а сюда победно рухнет холод, наступит ночь. Большинство зверья забьется в норы, кто-то из оставшихся на поверхности оцепенеет, кто- то умрет.
Но кто-то выйдет на охоту!
Два года назад он шел этой же дорогой. Не дорогой, местами. Два года для этого мира равны геологической эпохе. Дождик или ветерок меняют местность неузнаваемо для бегающего или ползающего насекомого. А зима? Великое оледенение, ледниковый период, перепахивающий горы и реки!
Комбинезон комбинезоном, но Енисеев все равно чувствовал малейшее колебание температуры. В солнечном луче невольно ускорял шаг, в тени с трудом перебирал ногами. На солнце даже мысли двигались быстрее, сердце бодро гнало кровь. Сила играла, а в тени сразу вспоминал, что уже не мальчик, что час назад сполз с операционного стола, в теле смертельная усталость, и хорошо бы, чтоб как-то обошлось без него…
Видел четко шагов на двадцать, дальше расплывается месиво красок, словно он смотрит на блистающий мыльный пузырь. Не понять, то ли высохший ствол молочая, то ли луч света с крупногабаритной пылью. Правда, муравьи видят еще хуже, но у них зато панцирь, жвалы, когти!
Нос воспринимал запахи шершаво-круглые, квадратные, причудливо загнутые. Глаза еще в страхе всматриваются в колеблющиеся миражи, а нос кричит, что прямо по курсу затаился огромный богомол, у которого зрение дай бог каждому. Слева за листиком спит огромная улитка, а справа и слева в расщелине сухого листа затаилась целая шайка бродячих пауков.
Он шел все быстрее. Анестезин испарился, чувства начали воспринимать мир ярко, четко. Енисеев не столько видел, сколько слышал, ощущал… Потом для этого чувства придумают красивый звучный термин, а сейчас вжиться бы, вчувствоваться… Уже не чужак, еще не родной, но стремящийся войти в родню.
Через дорогу перебегали крупные и мелкие звери, крупных намного больше. Среди них – многоногие, шипастые, панцирные, ядовитые… Какие-то сяжечники провожали его взглядами, сидя на листьях или прячась между листьями. Два раза на него бросалось нечто, оба раза сбивало с ног, но отпугивающий комбинезон нес службу исправно, сам Енисеев не отбился бы и от микроба.
Ощущение, а не слух или зрение заставило рухнуть под защиту мясистого листа, одновременно срывая с плеча гарпунное ружье. Меж гигантских листьев слабо мерцало, блеск опускался, и сердце Енисеева сжалось, предупреждая, что существо очень и очень опасно.
Вынырнув из-под листа, на камень упала человеческая фигура в красном комбинезоне. За плечами нелепо застыли крупные прозрачные крылья, разукрашенные черными и красными пятнами. Человек был увешан баграми, баллонами, из-за плеч высовывались широкие стволы, похожие на ракетные гранатометы.
– На редкость хорошая реакция, – донесся мощный голос. – Даешь, Забелин! Даже я не успел бы… Может, пойдешь к нам?
Енисеев поднялся из укрытия:
– Дмитрий! Алексеевский, это я.
Дмитрий взвизгнул, прыгнул к Енисееву. Крылья над ним задергались, как у демона на детском утреннике. Он схватил Енисеева за плечи:
– Боже, ты? Мы добивались, просили, умоляли, а нам ни бе, ни ме, ни кукареку. Енисеев, ты прибыл в несчастное время.
– Я слышал, – ответил Енисеев. – Как она исчезла? Где?
Голос Дмитрия стал тяжелым, как Баальбекские плиты:
– Утром вышли на охоту, высоколобые тоже едят, как и меднолобые… Заодно решили пообщаться с лазиусами… Удивительно, скажу тебе, когда начинаешь их понимать! Разделились, как всегда делали. Когда я вернулся, Сашки еще не было. Она хоть и женщина, но точная, как Бисмарк. Женственность удается из себя вытравить, а интеллигентность нет… Я бросился искать. Прибегал даже на станцию – вдруг вернулась?
Он был как глыба раскаленного металла. Руки нетерпеливо дергались, но лицо оставалось бледное, вытянутое, как у коня. Под глазами застыли желтые складки, похожие на модно спущенные гетры старшеклассницы.
– Поторопимся, – сказал Енисеев. – Как в прошлый раз!
– Да-да, – согласился Дмитрий торопливым голоском, совсем непохожим на прежний трубный рев. – Она пошла…
– Я поведу, – прервал Енисеев.
– Да-да, – согласился Дмитрий уже с огромным облегчением, кивнул, а потом сказал снова: – Да-да. Веди, да-да.
Они побежали, держась друг от друга на расстоянии видимости. То один, то другой исчезал за листьями, камнями, сухостоем, но Енисеев чувствовал присутствие Дмитрия, как чувствуешь тепло невидимого костра. Дмитрий уже сложил крылья пакетом и несся в сказочном лесу трав, похожий на джинна с сундуком сокровищ на спине.
Воздух был еще прогрет, но тепло скоро начнет уходить.
Когда они огибали небольшое озеро, очертаниями напоминавшее след от солдатского ботинка, Енисеев крикнул:
– В воде смотрел?
– Нет, – ответил Дмитрий несчастным голосом. – Чего бы она туда полезла?
