– На станцию… Работа для Овсяненко.
Дмитрий подхватил Сашу, стремительно бросился через заросли. Через минуту вернулся, подобрал лежащего без сознания мирмеколога. Воздух похолодел, движения замедлялись, холод сковывал.
Когда он подошел к огромному куполу станции, Енисеев и Саша не двигались, будто окоченели. Они перестали гнуться, Дмитрий нес их как бревна. Холод сковывал мысли, ощущения. Как сквозь туман увидел раздвоенные морковки, его подхватили, внесли в теплый, даже горячий воздух. Донесся требовательный голос Овсяненко…
Утром дверь распахнулась с грохотом, Дмитрий ворвался, как боевой слон Ганнибала в посудную лавку. В этом мире трудно врываться с грохотом, но Дмитрий ухитрялся появляться наподобие урагана.
Глаза блестели, как у молодого кота, а голос прогремел сильно и весело:
– Как тут наш новгородский… то бишь новгородская гостья? Не удивился морской царь, что вместо Садко пожаловала его Дуня?
– Василиса, – поправил Енисеев.
Он ходил вдоль стен и по стенам, изучал щипцы, гарпуны, баллончики с ядом, клеем, аэрозолями. Саша сидела в кресле, укутанная в теплое, зеленая от лекарств.
– Василиса, – отмахнулся Дмитрий, – это из другой сказки. А Дуня – орел, боевой товарищ. Пока Садко играл, она саблей махала.
Саша бросила ему благодарный взгляд. На Енисеева старалась не смотреть, а когда наконец подняла глаза, ее голос был хриплым больше от неловкости, чем от перенесенных испытаний:
– Глупость какая… Второй раз в жизни влипла! И опять меня выволакивает Евкурий Владимирович.
– Мы без галстуков, – напомнил Енисеев.
– Прости, Евкозий.
Дмитрий пристально посмотрел в ее бледное, но уже похорошевшее лицо, явно стараясь изгнать жуткое видение распухшей утопленницы.
– Добро пожаловать с того света! В рай, ясно, не пустили – бог правду видит, – так хоть про ад расскажи. В смоле сидела или сковородку лизала? Для Мазохина место уже приготовлено?.. Хотя для утопленников должно быть нечто особенное…
Саша со смущением повернулась к Енисееву:
– Сами понимаете, вам… тебе я обязана всем. Ты вообще прибыл вовремя. Люди уже боятся выйти.
– Не зря, – вставил Дмитрий.
– Да, не зря. Кто высовывается, может исчезнуть.
Енисеев в недоумении повертел в руках сдвоенные баллоны, повесил обратно на стену.
– Пора представиться здешнему руководству, – сказал он с сомнением. – До утра я, согласно инструкции, должен был отходить от шока. Сейчас утро… Будем считать, что отошел. Кто здесь командует? Надеюсь, все-таки биолог?
– У него нет специальности, – ответил Дмитрий бодро. – Не ахай, уже и здесь такие появились. Администратор! Отвечает за всю программу. Надо сказать, план дает, хотя навалили на нас, бедных…
– Администратор, – повторил Енисеев упавшим голосом. Он ладил с муравьями, зверями, птицами, ящерицами, компьютерами, даже с людьми иногда удавалось, но за всю жизнь еще ни разу не удавалось найти общий язык хотя бы с одним администратором. – Я пропал… Администратор обязательно повесит на меня самую пакостную работу. Как бы хорошо я ее ни сделал, все равно погавкаемся!
Дмитрий и Саша обменялись быстрыми взглядами. Енисеев снова нервно прошелся по стенам, но смотрел уже не на диковинки вооружения, а под ноги, будто шел за собственной похоронной процессией.
– Енисеев, – донесся до него крепнущий голосок Саши, – Мазохин, естественно, насядет на вас. Это понятно. Однако у вас есть шанс.
– Какой?
– Вас прислали как спасателя! Спасателя с очень широкими полномочиями.
– Полномочия мои не оговорены, – огрызнулся Енисеев. – А отстаивать я не очень умею. Пробел в образовании.
Дмитрий в великом удивлении поднял брови:
– Как? Да этому надо учиться в первую очередь! Закон выживания!
– Требуй организации собственной группы, – подсказала Саша мягко. – Ты во главе, мы с Димой подручные. На подхвате. От нас все равно толку мало. Мы не специалисты. Мы, если говорить честно, вчерашний день. Конечно, Мазохин не разрешит, но ты стой на своем. Это единственный шанс отвоевать самостоятельность. Или выходи на Морозова…
Без стука вошел улыбающийся Овсяненко. Профессиональным жестом потрогал Саше лоб, сказал улыбчиво:
– Как спалось? Евзебрий Владимирович, вас приглашает Мазохин.
Енисеев дернулся, словно у него внезапно заболел зуб. Овсяненко уже выворачивал веки Саше, вглядывался в глазное дно. Енисеев обвел лица друзей хмурым взглядом, тяжело вздохнул, молча вышел.
Мазохин, высокий, широкогрудый, в плотно обтягивающем тело комбинезоне, который делал его похожим на циркового арлекино, сидел за пультом связи. Под ним было настоящее кресло, бессмысленное в
