Народ прибывал. Уже не одиночки, а по два-три человека в неделю. Мазохин уверял, что у муравьев становится тесно, пора вернуться на прежнее место под бронированный колпак.
Дмитрий изнывал, лишенный возможности выходить зимой на поверхность, но мужественно утешал Сашу и даже Енисеева:
– Перезимуем! Потом организуем… Не просто за Полигон, а с размахом!
Он раскинул длани, показывая размах. Буся на его плече открыл один глаз, огляделся с удивлением. Никто не чесался, не искал ему вкусных толстых клещиков. Безобразие! Обидевшись, Буся потерял интерес к дискуссии и задремал снова.
Зрелище из фильма ужасов, подумал Енисеев, ежели для новенького. Крохотнейший человек-букашечка изображает ручками размах, на плече у него перебирает лапами ночной кошмар, над головой один человек висит подобно макаке на перекладине, другой устроился как паук на ниточке…
Да, теперь многие спали, свисая с балок, как летучие мыши, на совещаниях устраивались не только на полу и подоконниках, но и на стенах, даже на потолке. Мазохин рвал и метал, но ученых всегда было непросто построить в две шеренги, хотя пытались это сделать довольно часто. В чем-то люди шли за Мазохиным, но в чем-то за мирмекологом, как за специалистом.
Дмитрий и Саша часто пропадали в подземельях муравейника, иногда не возвращались по двое-трое суток. Зато их муравьиные дубли, Димка и Сашка, наловчились оставаться на ночь в гостях у испытателей. У Дмитрия в пещерке на особом крюке обычно дремал Буся. Когда Дмитрий возвращался, стосковавшийся Буся прыгал ему на плечи, урчал, искал клещиков в волосах.
У Енисеева не было ни друга-муравья, ни сверчка, никакого другого пета. Зимой обрабатывал материалы, собранные за лето, а ранней весной, когда еще лежал снег, поднимался с первыми ксерксами на поверхность, грелся под прямыми лучами солнца.
Зимой на долгие три месяца испытатели оказались без работы. Еды запасли на полгода вперед, от безделья изнывали, но свято место пусто не бывает… Однажды Енисеев услышал, как Саша горячо втолковывает Дмитрию:
– Мы, как сказал Евтетерий Владимирович, новый народ! Неужели не понимаешь? Новая раса. Большой Мир – хотя какой он большой? Это у нас большой… Так вот, их мир, их цивилизация – эволюционный тупик. Неандертальцы, даже динозавры! Как им ни сочувствуй, только они обречены, понимаешь?
О, черт, подумал Енисеев испуганно. У него это были просто мысли вслух… даже не мысли, а скорее гимнастика мозгов, разминка, а эта девственная на мозги душа сразу подхватила… Да ладно, ее никто не примет всерьез. Конечно, проповедует не Дмитрий с его шуточками и розыгрышами, а серьезнейшая Фетисова, не больше способная на шутки, чем бластер, с которым не расстается, но здесь люди серьезные и умные, только посмеются…
И в самом деле всю зиму он не раз слышал клички Мессия, Пророк в приложении к Саше. Она с жаром развивала идеи о избранности народа Малого Мира, теперь Большого, по ее терминологии, говорила о его предначертании, Великой Цели. Дмитрий на тех же общественных началах тормошил Димку, учил его трюкам. Высоколобые одинаковым баллом оценивали как пророчества о Великой Роли, так и обещания научить муравья петь по нотам.
С легкой руки Дмитрия на Станции появились петы. Сперва сверчки, подобно Бусе и Кузе, – их кормили с рук, тискали, баловали, потом Овсяненко завел разноцветного паучка. Эта цветная радуга постоянно бегала по нему, пыталась плести ловчую сеть. Овсяненко боролся с инстинктом любимца, скармливал ему мошек, но чаще ходил облепленный паутиной.
Многих петов попросту переманили от муравьев. Некоторые сами смекнули, инстинкт в этом направлении работает обостренно, и к весне нельзя было шагу ступить, чтобы не наткнуться на твердое как камень, либо желеобразное, либо многоногое суставчатое. Но если в прежнем мире попугайчики, кошечки да собачки привычно малого размера, то здесь половина попрошаек часто оказывалась в два– три раза крупнее хозяина.
Мазохин охрип, обессилел, но неожиданно нашел полную поддержку Енисеева. Мирмеколог заявил, что эти милые попрошайки далеко не безобидны. Некоторые не прочь скушать и хозяина! Людей спасает только то, что они не включены инстинктом в разряд съедобного.
Сам Енисеев на ночь запирал свою пещеру на прочные засовы. С ним обычно ночевали испытатели, а также Сашка и Димка. Оба сяжечника, как заявил Дмитрий, умасливая начальство, входят в команду и подчиняются только Енисееву. Просыпался первым обычно Буся, начинал скакать по спящим, торопился собирать клещиков, пока ленивый Кузя спит. Второй вскакивала Саша. Нордическая днем, во сне она расслаблялась, панически пугалась щекотки. Возможно, даже сны ей снились настоящие женские, но вряд ли она сама, пробуждаясь, их помнила.
К собственному стыду, Енисеев признавал, что оба испытателя уже на короткой ноге с животным и растительным миром, знают сотни видов жучков, клещей, ногохвосток, умело с ними общаются, а вот он зациклился на муравьях. К тому же одних предпочитает другим, как будто понерины виноваты, что не так социально развиты, как формика или лазиусы!
В конце марта Енисеев спустился в комнату связи. Уже неделю ходил с испорченным настроением, откладывал – повод найдется всегда. Вот только переложить ни на чьи плечи не удавалось. Есть вещи, которые мог делать только он.
Экран засветился, высветился кабинет старого образца. Морозов сидел за письменным столом такой же массивный, горовидный. Он, подумал Енисеев сочувствующе, до того привык ежесекундно бороться с чудовищной гравитацией – с момента рождения, когда покинул невесомость в околоплодной жидкости, – что, судя по его виду, даже не помнит о ней, гравитации. Однако лоб и скулы смертельно бледные, а щеки и подбородок налились дурной кровью, окрасились в нехороший багровый цвет.
– Здравствуйте, Аверьян Аверьянович, – сказал Енисеев, глядя на Морозова с великим сочувствием, переходившим в жалость. – Как ваше здоровье?
Морозов дослушал, пока система записывала голос мирмеколога и переводила в другой регистр, ответил досадливо:
– Мое отличное, это понятно! Я здесь. Как ваше? Как вообще состояние духа? Исследования, что ведут наши медики, это одно, но меня больше интересуют личные ощущения.
– Да как вам сказать, – помялся Енисеев, не зная, как заявить шефу, что жалеть надо вовсе не их. – Жизнь идет… Я к вам вот по какому поводу. Пора вернуться к идее экспедиции. Мы просчитали варианты.
