чтобы с разгону не врезаться в твердь над седьмым небом, потому и шестое успел заметить, потому если вытерпят раскаленные доспехи еще чуть-чуть, то уцелеет… может быть.
Он чувствовал, как слезы от боли смешиваются с соленым потом, благо – язычник не зрит, надсмехаться не сможет. В глазах стоял красный туман, выедающий глаза, от гладкой конской кожи несло жаром, как из озера лавы, где топнут нечестивые души…
Сквозь рев урагана услышал вскрик калики. В залитых потом и кровью глазах мелькнуло странное видение: исполинские зубчатые колеса, тяжелые жернова размером с горные хребты. Снова зубчатые колеса вовсе немыслимых размеров, все хитроумно и сложно сцепленные одно с другим. Томас даже услышал скрип, тяжелый ропот, потрясенно понял, что это и есть колеса мироздания, которые движут небесными сферами, на которых укреплены звезды, Луна и даже само Солнце…
Он пытался смахнуть пот, железная перчатка звякнула по железу шлема. Он зарычал в бешенстве, тряхнул головой, порыв ветра вцепился и начал отрывать от коня. Томас застыл в страхе, вцепился, взмолился Пречистой, чтобы хоть поддержала в этот страшный миг, всего лишь поддержала за спину, а даже он сам от ужаса вспотел так, что глаза залило как при ливне, доспехи шипели, охлаждаясь, он с нечеловеческими усилиями снова прильнул к спасительной конской шее, схоронившись в красной гриве, как ребенок под одеялом, под ним начало потряхивать, он все не раскрывал глаз, еще не веря, что конь настолько замедлил бег, потом ясно ощутил неистовый галоп… Когда почудилось, что ветер стал не таким свирепым, начал дышать свободнее, все еще страшась заглотнуть воздуха больше, разорвет изнутри, но свист в ушах в самом деле начал стихать.
Он рискнул чуть-чуть приоткрыть глаза, успел увидеть между торчащими, как у волка, ушами коня зеленое. Давление воздуха в грудь быстро слабело, конь еще скакал, но Томас различал мгновенно возникающие вдали деревья, что проносились мимо как призраки, исчезали, а на самом горизонте радостный оранжевый свет. Томас различил контуры сказочного дворца…
Сверху блистало оранжевым. Ни звезд, ни Солнца, по сторонам мелькали зеленые полосы, под ногами струилось такое же зеленое, но еще через мгновение он начал различать бешено скачущие ноги, а затем конь перешел на рысь, на грунь, остановился. На морде висела пена, бока взмокли, в мыле, он дышал тяжело, глаза дикие, неверящие.
Томас слез, почти свалился, дрожащими руками содрал шлем. Лицо горело, словно натертое камнем для заточки меча. Когда облизнул губы, ощутил солоноватое.
Калика соскочил с коня неподалеку, присел, охнул, болезненно поморщившись. Красные волосы слиплись, растрепались, как у черта, он был как ругательство в этом сверкающем благостном мире, чистом и зеленом. Лицо тоже красное, будто натертое кирпичом. Веки набрякли, Томас смутно удивился, что не вывернуло и не сорвало ветром, вот уж дубленая кожа у отшельника. Да что там дубленая, та бы не выдержала…
– Ну как? – спросил он грубым голосом язычника, которого не коснулась благодать истинной веры. – Мы, кажись, на месте. Выше уже некуда. Гляди, всего миг, а уже здесь…
– Миг, – прошипел Томас. Доспехи еще жгли, он кусал губы от боли, кривился, но, когда поднял забрало, сделал достойное лицо. – Сэр калика, мы скакали не меньше суток! У меня живот подвело.
– Миг, – возразил Олег. Он почесал в затылке, брови умно сошлись на переносице. – Это как с ящерицей, что бегает по воде… Только здесь чем быстрее мчишься, тем по-разному идет время… Так уже было, когда я однажды за часок слетал к одному колдуну, а пока с ней общался, Таргитай чуть не помер с голоду. Правда, он всегда голодный…
Томас проговорил медленно, сквозь зубы и с напором рыцаря-короля:
– Сэр калика, мне в задницу твою ящерицу, что бегает по воде, колеса мироздания и даже колдуна в юбке, с которым ты… с которой! Я пришел за Ярославой, самой достойной и добродетельной в мире женщиной!
Он похлопал по рукояти меча. Олег сделал вид, что не заметил, как рыцаря перекосило от неосторожного движения, от доспехов все еще идет пар и пахнет горелым мясом, словно в бане смолили крупного кабана.
Они были в саду, роскошном и ухоженном. Куда там Эдему, тот был для человека, а это для существ более высокого ранга. Томас слышал, как Олег пробормотал:
– Конечно же, сад… Что еще? Сад вирия, джанны, Гесперид, Авалона… Везде деревья, везде золотые яблоки… А груши где, груши?
Томас насторожился.
– Какие груши?
– Желтые, – ответил Олег мечтательно, – налитые сладким соком. Когда такая груша падает, созревая, она разбивается в лепешку, настолько нежна.
Томас быстро огляделся.
– Где ты видишь золотые яблоки?
– Обязательно будут, – сказал Олег убежденно. – Везде одно и то же. Что и радует, и печалит…
Томас не понял, что может печалить в саду с золотыми яблоками, но Олег уже хлопнул коня по боку. Сказал что-то, погладил другого по умной морде. Кони переглянулись, один обнюхал волосы калики, фыркнул, попятился.
Он подвязал недоуздки, чтобы конь случайно не попал копытом, разобьется на бегу, свистнул, гикнул, кони заржали, взвились на дыбы. Томас не успел увидеть их бега, ими словно выстрелили из баллисты. Только что две черные глыбы были рядом, в следующий миг он увидел две стремительно уменьшающиеся точки, что тут же пропали, только дробный стук копыт медленно гас в напоенном ароматами диковинных цветов воздухе.
Оранжевый купол загибался краями, словно перевернутым золотым кубком накрывая этот сад. За этим куполом, понял Томас с содроганием во всем теле, бурлит страшное Ничто. Даже не пустота, а хуже, как раз то, из чего и сотворен мир, начиная отсюда, из этого отвоеванного у Хаоса клочка.
– Ты только недолго отдыхай, – сказал Олег напряженно. – Тут уже не спрячешься. А мы, почитай, в самое осиное гнездо попали!
