Когда вошли под густую тень деревьев, Олег определил самый высокий дуб, направился прямо через кустарник, вскоре перешагнул через родничок, что выбивался из-под корней дуба-исполина.
За спиной трещали ветви, тяжело гупало. Это проламывались Колоксай с его гордым конем.
Олег сел, привалившись спиной к дубу. От воды веяло живительной прохладой. Неспешно зачерпнул ладонью, смочил лицо, лоб, лишь затем напился. Колоксай в нерешительности потоптался рядом, конь уже принялся объедать сочные верхушки орешника.
– Ты угадал правильно, – сказал Олег так, словно разговор и не прерывался. – Ты ведь почти бессмертен… по крайней мере, в бою. Так зачем тебе дети?
Колоксай несколько мгновений смотрел в упор на мудреца, который выглядел едва ли старше его самого, если бы не мудрые усталые глаза. Эти глаза изменились, когда могучая длань правителя метнулась к уху. Рывок, и Колоксай протянул забрызганную каплями крови золотую серьгу.
– Теперь у меня дети будут?
– Теперь природа обязана дать тебе детей, – сказал Олег тихо. Горло сжала незримая рука, он почти прошептал: – Ты такой молодой… Ты так страстно хочешь иметь детей?
– Да! – почти выкрикнул Колоксай.
– Не понимаю, – ответил Олег.
– Ты мудрец и не понимаешь?
– Не понимаю, – признался Олег. – А ты?
Колоксай все еще держал на ладони серьгу. По шее от уха побежала тоненькая струйка крови.
– Я не волхв, мне понимать нечего. А такие вещи, как честь, слава, отвага, – не понимаются, а чувствуются!
– Да-да, – согласился Олег. – Ты прав.
– А дети, – продолжал Колоксай горячо, – это как… как… даже не знаю… как дубы, что роняют желуди каждый год в надежде, что вырастет молодой дубняк, как дождь, что падает на сухую землю, и та сразу становится зеленой, как ветер, без которого мир умрет…
– Да-да, – повторил Олег. – Мне это понять трудно.
Он принял серьгу, повертел в пальцах. Теперь странные силуэты в камешке различались лучше, но все же надо будет рассмотреть при ярком солнечном свете, когда лучи пронижут насквозь.
Глава 18
Он чувствовал себя слишком усталым, чтобы собирать хворост, а царя не пошлешь, это не бог, потому лишь указал на ровное место в двух шагах, сказал Слово Огня. Вспыхнуло, затрещало, в лица пахнуло жаром, а к небу взметнулся столб оранжевого пламени.
Колоксай отшатнулся, остановившимися глазами впился в мудреца. Тот сидел понурый, по-стариковски протянул руки к огню, сгорбился, весь несчастный, как ворона под долгим дождем.
– Что за счастливый огонь! – воскликнул Колоксай.
– Еще неизвестно, – проворчал Олег, – счастливый или несчастный…
– Почему?
– Зажигать умею, а вот гасить… – сказал Олег, морщась. – Ладно, другой кто-то сумеет… Ложись, утро вечера мудренее. Авось передумаешь и вернешься.
Тревога шевельнулась, залегла на дно, но он чувствовал ее там и знал причину. Ломать всегда проще, чем строить, и чтобы спалить лес, хватит одной искры, ни ума, ни умения не надо. А вот загасить…
Он пробормотал слово, Колоксай отпрянул, когда на колени шлепнулся крупный уже зажаренный гусь. Еще горячий, из раздутого брюха выглядывали коричневые яблоки. Колоксай отдернул ладони, гусь тяжело скатился на траву.
– Святое небо!
– Прости, – сказал Олег. – Задумался, не подумал, что сперва бы стол или хотя бы скатерть… Старею, видать.
Колоксай с недоверием смотрел то на невозмутимого волхва, то на истекающего соком гуся. Коричневая корочка лопнула, из щелей поднимались тонкие белые струйки пара.
– Сколько же тебе?
– Я старые книги читал, – ответил Олег уклончиво. – А во многих книгах много печали… Ты ешь, ешь! Я сперва стеснялся, что у кого-то изо рта кусок выхватил, а потом…
– Что потом?
Его пальцы уже осторожно подняли гуся, не по-волшебному тяжелого, ноздри затрепетали, как занавеска на ветру.
– Да если бы кусок черного хлеба, – объяснил Олег, глаза его смотрели поверх головы витязя, губы двигались медленно, волхв думал о другом, – или сухарь… А у кого откормленный орехами гусь, у того это не последний гусь…
Колоксай оторвал лапку, жадно вдохнул аромат сочного мяса. Он уже готовился ложиться спать натощак, как и положено, говорят, странствующим волхвам. Теперь видно, как они странствуют…
По пальцам побежал горячий сок. Глаза стали отсутствующими, а на лбу собрались морщинки, словно пробовал припомнить, не исчезало ли с его княжеского стола вот так же во время пира что-нибудь особенное.
