Яиц было шесть штук, она выпила свои три с такой скоростью, что едва не проглотила и скорлупу. Томас швырнул ей птицу. Обрывать перья с еще теплой было мучением, пальцы почти не гнулись, а холод забился вовнутрь и время от времени тряс ее, как разъяренный медведь грушу.
Томас жарил, насадив тушку на длинный прут, Ярослава поворачивалась то одним боком, то другим. Его вязаная рубашка дымилась, в воздухе уже угрожающе пахло паленой шерстью.
– Спалишь рубаху, – пообещал он, – убью.
Она отодвинулась, глаза не отрывались от птичьей тушки. Запах жареного мяса уже потек по тесной избушке. Она шумно сглотнула слюну:
– Уже готово…
– Внутри мясо сырое.
– Но она все время ужаривается, вон какая маленькая!
Он подумал, сдернул с вертела тушку:
– Ты права. Пожирать с кровью тебе подходит больше.
Мощным рывком разорвал птицу. Яра почти выхватила свою половину. По пальцам побежал сок, она жадно подхватила струйку языком, с чмоканьем облизала. Мясо обжигало пальцы, аромат был одуряющим. Она слышала рычание, когда вгрызлась в мясо, не сразу сообразила, что рычала сама.
Томас сожрал свою половинку мгновенно. Ей показалось, что не осталось даже самых мелких косточек. Потом он на миг исчез из круга света, а голос из темноты велел:
– Держи!
Она не успела понять, что держать, как ей прямо в лицо полетел ком мокрого белья. Мокрого и отвратительно холодного. Она задохнулась от возмущения:
– Что это?
– Твое платье, – объяснил он любезно. – Ты собираешься жить в моей рубахе? Если не развесишь свой мешок для просушки, завтра пойдешь в мокром.
Он опять был прав, хотя свою правоту выказал в своей обычной, по-мужски свинской манере. Яра поспешно проглотила последний кус мяса. Платье было отвратительно холодное, с него все еще текло. Она распяла его на стене – жар от очага, сложенного из широких камней, достигал хорошо, к утру высохнет.
Когда обернулась, Томас невозмутимо раздевался. Она замерла, возмущенная и восхищенная в то же время. Его широкая, как дверь, грудь блестела в капельках влаги. Пластины мускулов были как латы римских легионеров, и в поясе он был тонок, но и там тугие мышцы теснились крутыми валиками. Узкие бедра переходили в длинные стройные ноги. Он был чересчур по-мужски силен.
– Ты как хочешь, – сказал Томас, стягивая сапоги, – но я сейчас завалюсь спать.
Она оторвала взгляд, чувствуя себя виноватой, пошла расправлять платье по бревенчатой стене, хотя оно висело как нельзя лучше. За спиной слышала, как шелестели его брюки: намокли и стягивались с трудом, он ругался сквозь зубы.
Отвернувшись, он прилаживал на стене брюки, цепляя за выступы, а Яра снова обратила взор к очагу. Однако его спина, покрытая буграми мышц, как-то снова оказалась перед ее глазами, и сейчас, когда эти мышцы двигались, шевелились, жили своей жизнью, она ощутила, как наконец кровь ее разогрелась, прилила к щекам.
Томас наконец повернулся, а Яра поспешно уронила взгляд. Еще решит, что она бесстыжая. Томас пощупал камни, скривился, но лег, потом с облегченным вздохом растянулся во всю длину. Руки закинул за голову, отчего могучие мышцы груди вздулись, а живот провалился. На волосатых ногах исчезали, испаряясь, капельки влаги.
Яра спросила настороженно:
– Ты собираешься спать на этих камнях?
– Нет, если ты придумаешь что-то лучше.
Она обвела отчаянным взглядом тесную избушку. Летучая мышь смогла бы зацепиться под потолком, а жуки-дровосеки находят приют прямо в бревнах, но ей больше придумать вот так сразу что-то трудно.
– А где лягу я?
– Ну… несмотря на твои объемы, мы можем кое-как уместиться на этих камнях.
Она зло посмотрела на его очень серьезное лицо, где в синих глазах поблескивали насмешливые огоньки.
– Я не лягу с тобой!
– Как хочешь, – сказал он безучастно. – Хотя костер скоро погаснет, а ночь холодная. Ты даже не прогрелась как следует. К утру будешь кашлять кровью.
Внезапная дрожь прошла по телу. Яра ощутила, что в самом деле холод не весь ушел из нее. Но каменная постель была так узка, что рядом с этим самонадеянным мужиком, наглым и неотесанным, несмотря на свое высокомерие, осталась узкая полоска. А тут еще не может оторвать глаз от его могучего тела, твердого, как будто вырезали из старого дуба и отполировали и покрыли лаком, горячего, пахнущего зовущим мужским ароматом, ее сердце начинает стучать чаще, а кровь переполняет вены, горячей тяжестью отзывается в низу живота!
– Дура, – сказал он устало. – У меня есть дама сердца. У меня есть даже невеста! Настоящая благородная леди, которая ждет.
Она ощутила, как по сердцу прошла холодная волна. Непослушными губами сказала глухо:
– Ну и что? Ты ведь мужчина.
