той все равно: болото, песок, камень – она всюду растет. Было бы свету немного. Корень цепкий, что у редьки… Избы, срубленные из кондовой сосны, выросшей на холмах, в бору, на сухом месте, могут стоять столетиями.
Леса тут полны глухарей. Глухарь (на Онеге его называют чухарь) сидит в лесной чаще, дальних перелетов не делает, глухарка гнезд не строит, довольствуясь ямкой на земле, куда и кладет яички… Солнышко бедное!
В давние времена про эти места сложилась пословица: «Спереди – море, позади – горе, справа – ох, слева – мох». «Одна надежда – бог», – улыбаясь, прибавляли старики.
Эти леса вековечные.
Когда тысячу лет назад русские люди потянулись на север, они натолкнулись на темную стену лесов высоты непомерной – от земли и до неба. Так показалось им… «Ни сбеглому проходу нет, ни удалу добру молодцу проезду нет».
Удалые молодцы, новгородцы, шли по рекам, рубили деревни и города, ставили их возле воды.
Почти половина населения Онежского уезда в прошлом столетии занималась лесом. Остальные брали морского зверя, ловили в реках миногу, на взморье – навагу, ладили «плавные» сети для улова семги, «рюжи» – для поимки той же рыбы в деревянных заборах, поставленных через реку Онегу. Осенью, в период ветров, семга шла сюда с моря в спокойные воды.
Белка, горностай, песец, лиса, куница и заяц были постоянной добычей охотника. Некоторые жители уходили в извоз или на постройку судов.
Все лесопильные предприятия расположились возле устья Онеги. На глубоком рейде часто стояли иностранные пароходы, приходившие сюда за лесом. Из Онежского порта, так же как из Архангельского, лес вывозился на английский рынок для разных стран, даже в Африку.
В девятнадцатом веке англичане поставили в устье Онеги свои фактории и конторы, стараясь с каждым годом все тверже уцепиться за эти места. Они были нещадными губителями русского леса, варварски уничтожали его.
Помимо промыслов, крестьяне занимались земледелием и скотоводством. Сеяли рожь, ячмень, овес, коноплю, картофель, горох. Плодородием онежская земля не может похвастаться. Хозяйство вели только для себя. Люди Севера привыкли держаться свободно. Наряду с этой привычкой здесь до сих пор были сильны старые, даже древние понятия, связанные с религией и дошедшие до нового времени через столетия. В этом таежном крае еще жила память о протопопе Аввакуме, и, несмотря на то, что повсюду были православные церкви, многие люди скрытно держались за старую веру и, проклиная патриарха Никона, уважали и чтили только старые церковные книги и старый церковный обряд.
Таежный лес, болотная ягода, кочковатые торфяные поля, угрюмые люди да извечно холодный ветерок, несмотря на летнее солнце, – вот чем встретила Онега отряд Фролова.
Бойцы помогали крестьянам. Сельские работы не мешали военным занятиям: рытью окопов, обучению винтовочной и пулеметной стрельбе, метанию гранат.
Фролов созвал крестьян и бойцов на митинг. Он рассказал им о планах империалистов. Валерий Сергунько произнес горячую речь об опасности, нависшей над таежным краем. Но эти слова многим крестьянам показались странными. Людям не верилось, что даже здесь, в тайге, могут появиться чужеземцы.
Андрей и Сергунько жили на дворе у Нестеровых. Вечерами, когда Драницына и Фролова не было дома, Андрей сидел в избушке, слушал рассказы старика. Тихон часто покрикивал на Любу, но Андрей понимал, что без нее хозяйство развалилось бы. Всем в доме управляла она.
Люба порой разговаривала со стариком свысока, и тогда Тихон огрызался – полусерьезно, полуснисходительно.
Однажды, укладываясь спать на сеновале, Андрей и Валерий разговорились о Тихоне и его снохе.
– Любка – полная хозяйка в доме, – заявил Валерий. – Старик от нее все стерпит.
– Почему стерпит? – спросил Андрей.
– Боится, как бы не ушла от него. Не сладко старику одному оставаться.
Сквозь разметанную кое-где крышу сеновала виднелось небо. Тихая ночь как будто приглашала молодых людей позабыть о войне со всеми ее тяготами. В такие ночи хорошо поговорить по душам. Но сегодня Сергунько, видимо, не был расположен к разговорам. Он повернулся к приятелю спиной.
Андрей любил разговаривать с Валерием, хотя каждый их разговор непременно кончался спором. Сильная воля Валерия, резко выраженный характер, полное пренебрежение к тому, что не соответствовало его взглядам, вызывали в Андрее острое чувство недовольства собой. Он пытался утешить себя тем, что если бы его жизнь сложилась так, как жизнь Валерия, то и у него был бы такой же резкий и сильный характер, которому он завидовал и который хотел бы выработать в себе…
Валерию Сергунько с одиннадцати лет пришлось работать в переплетной мастерской вместе с отцом. Работа была не из легких, но, несмотря на это, Валерий тайком от родителей посещал вечерние классы городского училища и читал революционные книги. Когда в Петербурге стали создавать Красную гвардию, Сергунько одним из первых записался в отряд Нарвского района. Он уже воевал с юнкерами, участвовал в облавах на буржуев, производил обыски, водил контрреволюционеров в Чека, на Гороховую, сражался с немцами возле станции Дно, был ранен… Он испытал многое из того, что было еще неизвестно Андрею, и в то же время мог поговорить обо всем: о политике, о стихах, о любви. Суждения его подчас были наивны, но Андрей, искренне полюбивший Валерия, завидовал его прямолинейности, и хотя часто с ним не соглашался, но всегда признавал его превосходство над собой.
– Ну, давай спать, – сказал Валерий своему новому приятелю.
В сарай вошла Люба. В просвете распахнувшихся дверей Андрей увидел ее силуэт. Неслышно набрав большую охапку сена, Люба вышла. Валерий приподнялся на локте и посмотрел ей вслед. То же самое сделал и Андрей. В бледном свете северной ночи фигура Любы казалась еще более тонкой, почти прозрачной. Когда она поднимала на плечо охапку сена, сарафан приподнялся, обнажив стройные белые ноги.
– Хороша… – вздохнув, сказал Валерий.
– Да… В ней есть что-то тургеневское.
Валерий усмехнулся.
– Опять завел свою интеллигентщину!
На этот раз Андрей разозлился.
– Ничего позорного в этом не вижу! – с неожиданным для самого себя раздражением сказал он. – Гораздо хуже быть полуинтеллигентом…
– Это я полуинтеллигент?
– Да, ты.
– А кто виноват?… – насмешливо спросил Валерий. – Ваш мир, ваш строй.
– Мои родители не лавочники и не бароны! – взволнованно возразил Андрей. – Я учился на свои собственные трудовые гроши!..
– Скажите пожалуйста… Ах, как ужасно! Да ежели бы твой отец имел на руках восемь ртов, не видать бы тебе университета. Тебя поощряли! А я получал подзатыльники… На мои гроши хлеб покупали!
Чтобы окончательно уничтожить Андрея, Валерий прибавил:
– Тургенев? Ахи да охи? Нежная любовь? Вот вчера Сенька мне говорил, будто он с ней гуляет.
– Какой Сенька? – растерянно пробормотал Андрей.
– Парень из деревни. А в общем, ну тебя к черту!.. Завтра с шести часов стрельба… Это тебе не Тургенев!
Он снова повернулся спиной к Андрею и через минуту уже похрапывал. Андрей же долго не мог заснуть. «Нет! – думал он. – Этого не может быть! Врет Сенька… Этого не может быть!»
3
Покосы и уборка уже кончились. Клочки сена валялись повсюду. В этом году травы поднялись поздно, вторая половина июля была дождливой и холодной, с косьбой запоздали. Но и за Ческой, в полях, и на лесных опушках теперь уже стояли стога, точно длинные ржаные ковриги. Сараи были доверху набиты сеном. Деревня надежно запаслась кормами для скота.
По вечерам молодежь гуляла. Вперемежку с деревенскими парнями стайками ходили по улице и
