– Я военнопленный. Суда не было.
– Жди, пока расстреляют!
Комендант, посасывая трубку, смотрел в глаза Андрею. Затем он показал на выгребную яму с нечистотами и сказал:
– Ты языком вылижешь мне все здесь!
Это был высокий толстый англичанин. В правой руке он держал длинную гибкую палку на тоненьком черном кожаном ремешке. К концу этой палки был приделан стальной гвоздь.
Губы Андрея дрогнули.
– Это что? Издевательство? – крикнул он коменданту.
– Молчать! Здесь не митинг, а каторга, – сказал комендант.
Затем он размахнулся и ударил Андрея кулаком по скуле. Андрей пошатнулся.
Толстые обрюзглые щеки коменданта затряслись. Обычно тупое, безразличное выражение его косых глазок сменилось яростью.
– Отныне ты лишен всех прав, так и знай. Не то что разговаривать, я даже мычать тебе не позволю! – закричал он. – Слышишь? Мне дана полная власть. Я могу пристрелить тебя как собаку и выбросить туда, – он указал рукой на кресты, черневшие за проволокой.
– Еще неизвестно, кто скорее будет лежать там… – тихо проговорил Андрей.
Комендант посмотрел на Андрея, как бы недоумевая, затем круто, по-военному, повернулся, вскочил на крыльцо и, хлопнув дверью, скрылся в бараке.
Вечером, после обеда – так называлась мутная водица, в которой плавало несколько крупинок риса, – к Андрею подошел Егоров и, поблескивая своими умными, молодыми глазами, одобрительно сказал:
– Ценишь ты себя, Латкин… Это хорошо. Даже здесь, в этой могиле, где хотят убить все живое… душу нам измордовать… будем помнить, что «Человек – это звучит гордо…» Но теперь берегись! Комендант выходку твою запомнит.
– Я не боюсь, – сказал Андрей. Ему показалось, что Егоров жалеет его и как бы советует впредь быть осторожнее.
– Пойми меня правильно, – перебил Егоров. – Я не говорю тебе: береженого бог бережет… Это было бы рабством духа. Такую низость я тебе не посоветовал бы. Но душевную силу надо беречь. Не растрачивать ее попусту… Впереди еще большие дела!..
И он протянул Андрею руку.
Ночью возле больного Маринкина собрались Базыкин, Егоров, Жемчужный, Андрей. Все они пили горячую воду из консервных банок и шепотом разговаривали друг с другом. В печке трещал хворост. Его принесли заключенные, работавшие сегодня в лесу. Печная дверца была раскрыта. В жаркой полосе света, тянувшейся из печки, сидел моряк Прохватилов и палочкой разгребал угли вокруг закопченного старого чайника. Воду грели в печи.
Андрей, согнув ноги в коленях, присел возле нар, глядя на желтое опухшее лицо Маринкина с большими отвислыми усами. Маринкин лежал, прикрыв глаза рукой. Все черты его лица казались мертвыми. Даже дыхания не было заметно. Впавшие губы точно смерзлись.
Большая часть барака была погружена во тьму. За дощатыми стенами угрюмо стонал ледяной буйный ветер, порывами налетавший с моря.
Андрей, волнуясь и перебивая сам себя, коротко рассказал свою биографию.
– Вопросы будут? Нет… Голосуем, товарищи? – еле слышно проговорил Егоров.
Все, кроме Андрея, подняли руки. Доктор тоже шевельнул кистью руки и начал кашлять, захлебываясь.
– Клянусь до конца моей жизни быть верным членом коммунистической партии… – шептал Андрей. – Клянусь жить и бороться ради трудового народа. Клянусь отдать мою жизнь делу Ленина, борьбе за счастье рабочего класса, за счастье моей родины, за советскую власть…
Маринкин открыл глаза. Слеза скатилась по его щеке. Дрожащей рукой он коснулся волос Андрея, – Даже здесь… – он снова закашлялся. – Даже здесь, в этом страшном лагере смерти, сияет наша звезда!.. Она осветит все человечество, Андрюша! Эта пора придет!.. И ты ее увидишь! Опять вспыхнут северные зори…
Глава вторая
1
Архангельские рабочие не забывали своих арестованных товарищей и заботились о них, как могли. Все отлично понимали, что пленникам Мудьюга грозит голодная смерть. По ночам к Шурочке Базыкиной являлись незнакомые люди. Одни из них приносили рыбу, другие – хлеб. Все это необходимо было переправить на Мудьюг. Но разрешение могла дать только контрразведка «союзного» командования.
Шурочка отправилась туда. Ее принял на этот раз французский лейтенант Бо.
В контрразведке наравне с англичанами и американцами служили и французы.
Помещалась она в центре города, в том же здании, где находился штаб Айронсайда, и официально именовалась Военным контролем. Агенты ее были разбросаны по всему фронту, но главным образом они вели работу по наблюдению за русским населением. Лейтенант Бо, бывший служащий одной из французских фирм, имевших до революции представительство в Москве, отлично говорил по-русски, только с французской интонацией, слегка грассируя букву «р».
Вскинув на нос пенсне в золотой оправе, он нетерпеливо выслушал Шурочку.
– Напишите прошение… – сказал он, бросив на нее неприязненный взгляд.
Она написала. Офицер, недовольно щурясь, просмотрел бумажку и удалился к своему начальнику, английскому полковнику Торнхиллу. Через некоторое время Бо вернулся, и по его лицу Шурочка поняла, что разрешение получено. Теперь оставалось только сдать посылку. Но к кому следовало обратиться по этому поводу?
– Ступайте на пристань, – не глядя на Шуру, сказал лейтенант. – Там стоит лагерный пароход. Вызовите сержанта Пигалля. Он все оформит.
Полковник Торнхилл удовлетворил просьбу Базыкиной со специальной целью. Он сказал лейтенанту:
– Я это делаю вне правил, как исключение! Уверен, что через Базыкину большевики хотят наладить связь с Мудьюгом. Две-три посылки, и мы их поймаем, Бо! Не спугните их сразу…
Ничего не подозревающая Шурочка взяла разрешение, зашла домой за посылкой и отправилась на пристань. Французский часовой, стоявший на пирсе, крикнул в дежурку:
– Мсье Пигалль! К вам.
Навстречу Базыкиной поднялся из-за стола сержант с кудрявой каштановой бородкой и веселыми орехового цвета глазами. Он играл в кости, и когда Шура появилась, был в выигрыше. Полы его голубовато-серой шинели были зацеплены за пояс и открывали толстые короткие ноги в таких же голубовато-серых суконных шароварах и в коричневых теплых гамашах.
Несколько секунд француз молча курил, глядя на Базыкину, затем отложил свою трубочку с длинным черенком, прочитал разрешение и принял посылку. Ему понравилась молодая красивая русская дама, так легко и свободно заговорившая с ним по-французски.
– О, мадам, – улыбаясь, сказал Пигалль, – у вас почти парижский прононс… Я ведь парижанин, мадам… Вы тоже интеллигентный человек. Ах, вы учительница! Ну, это сразу видно… Поверьте, я сделаю все, что будет в моих силах.
Перед отправкой катера лейтенант Бо вызвал к себе сержанта.
– Пигалль! – сказал он. – Ты должен будешь просматривать каждую посылку Базыкиной… И самым тщательным образом. Понял?
– Вполне, господин лейтенант.
– Постарайся войти в доверие… к этой красотке! – Лейтенант усмехнулся.
– Постараюсь, господин лейтенант.
– Будешь сообщать мне обо всем подозрительном.
– Подозрительном?… Хорошо, господин лейтенант.
Пигалль смутился, выслушав такого рода приказание: «Шпионить за этой юной дамой? Мне?»
