– Я не лазарет был. Меня кто лечил? – Хаджи-Мурат сдвинул брови. – Комиссия? Я сам себя лечил! На конюшне.
Он скинул с плеч бурку и бросил костыли.
– Лезгинку плясать?
– Слушай, Мурат. Твои чувства мне понятны, но лучше тебе все-таки…
– Нет! – с негодованием прервал его горец. – Только смерть меня сразит! Я сам дохтур… Палки я носил, чтобы ран не портить. Хочу на Шенкурск!
Он поднял костыли и один за другим сломал их о колено. – Пожалста!
Драницын поморщился с невольным раздражением кадрового военного, которому казались странными сцены подобного рода. Но Фролов внимательно следил за Хаджи-Муратом.
Горец, лукаво подмигнув, подвел Фролова к окну.
– Смотри, – сказал он. – Весь отряд просит!
Отряд стоял на улице в конном строю. Одеты всадники были по-разному: кто в крестьянской русской одежде, кто по-кавказски. Позади отряда вытянулся обоз.
В избу зашел ординарец Акбар. Хаджи-Мурат обернулся к нему.
– Акбар, скажи орлятам, еду я…
– А как же приказ? – недовольно спросил Драницын. – Что же, ты в конце концов военнослужащий или нет?
– Я воин, – гордо сказал горец и обратился к Фролову. – Приказ дай, пожалста.
Фролов добродушно махнул рукой, и просиявший Хаджи-Мурат вышел из избы вместе со своим ординарцем.
– Орел! – снова принимаясь за обед, сказал Фролов Драницыну. – Помнишь, как он разгромил американцев в Сельце? Как налетел на них ночью? С ним и ста человек не было, а тех больше тысячи.
– Для операций в тылу врага Хаджи-Мурат, конечно, незаменим, – согласился Драницын.
– А Тулгас? Как он расщелкал интервентов под Тулгасом! Я очень рад, что он будет с нами под Шенкурском. За что я его ценю больше всего? – продолжал комиссар. – Революционное сердце! Другой рубака налетит не разобравшись, с ходу начнет тарарам! А Хаджи-Мурат с толком действует. Одно слово – орел!.. Даром что старик.
– Ну что же… Смелость не знает старости, – сказал Драницын, вставая из-за стола.
Они поблагодарили хозяйку, вышли на улицу и тронулись в дальнейший путь.
Лунной морозной ночью Фролов и Драницын нагнали также направлявшуюся к фронту артиллерийскую группу в составе двух батарей.
Впереди орудий медленно двигался сделанный из бревен треугольный снегорез. Его тащили двенадцать лошадей. Мутная снежная пыль клубами вилась над ним.
Несмотря на то что снегорез расчищал дорогу, орудия двигались с трудом, бойцы, помогая лошадям, толкали лафеты. Колеса орудий вязли в нижней корке снега.
– Послушай, Леонид, – обратился Фролов к Драницыну. – Ты же хотел пушки на полозья поставить? Не вышло, что ли?
– Это шестидюймовые. Боюсь, что сани не выдержат.
– А ну еще раз! Давай, давай, давай!.. – кричали бойцы, вытаскивая из сугробов застрявшее орудие.
Фролов вылез из саней. Тотчас откуда-то появился начальник артиллерийской группы Саклин в ловко сидевшей на нем бекеше. Фролов помнил Саклина еще с того времени, когда тот после гибели Павлина Виноградова отчаянно дрался под Шидровкой.
Позванивая шпорами, Саклин быстро подошел к Фролову и, как всегда, лихо откозырял. Бойцы- артиллеристы стояли без шинелей и даже без ватников. Некоторые утирали вспотевшие лица. Кое-кто, видимо, узнал комиссара.
– Тяжело, товарищи? – спросил Фролов.
– Трудновато, товарищ комиссар, – ответил за всех один из бойцов…
– Ничего… Справимся как-нибудь, – сказал другой.
– Как с фуражом? С питанием? – спросил Фролов.
– Фураж в деревне берем. С питанием хуже. Лошадь вчера ногу сломала, пристрелили… Конина – штука хорошая. С ней не пропадешь!
Саклин стоял молча, понимая, что комиссар хочет в первую очередь побеседовать с бойцами.
– Ничего, справимся, – говорили бойцы. – Вызволять надо народ. Не может он в кабале жить. Знаем, что там интервенты творят.
– Один Мудьюг чего стоит, – поддержал их Фролов. – Слыхали поди?
– Как не слыхать…
– Стреляют рабочих и крестьян, грабят край! Архангельск превратили в застенок. Шенкурцы среди вас есть?
– У нас на батарее нет. В первом батальоне будто.
– И помните еще вот что, – продолжал комиссар. – Когда мы в Вятке были, мы, представители армии, обещали взять Шенкурск… Не кому-нибудь, а Комиссии ЦК, что приехала от Ленина, обещались… Такое слово надо держать крепко! Я головою ручался, товарищи.
– Всыплем по первое число!
– Раз бойцы говорят, товарищ комиссар, значит так и будет, – вмешался в разговор Саклин. – Их слово свято.
Бойцы рассмеялись.
– Вот это верно, – улыбнувшись, сказал и комиссар. Поговорив еще немного, Фролов и Драницын простились с артиллеристами и поехали дальше.
Фролов торопился. Ему надо было поспеть на уездную партийную конференцию в селе Благовещенском. Всю ночь они ехали без остановок.
Под утро тройка устала. Уносные лошадки едва перебирали ногами, не натягивая даже постромок, только коренник тянул за собой санный возок и добросовестно месил желтый, зернистый, заезженный снег. Уже по цвету этого снега можно было понять, что невдалеке жилье.
На облучке дремал Соколов, дремал и возница, опустив вожжи. А Драницын даже похрапывал. Всем телом собравшись в клубок, он лежал под меховой полстью. Спал он неудобно, съежившись, но Фролову жаль было его будить. Во сне лицо Драницына выглядело очень юным, и Фролов думал: «А ведь он оказался неплохим парнем».
В селе Благовещенском дорога была еще больше на-слежена, всюду тянулись телефонные провода, над одной из деревенских изб висел флаг Красного Креста. Во дворах слышались голоса бойцов, виднелись под горушкой патрули, на выгоне стояло несколько легких батарей.
Фролов снял варежки и растер озябшее лицо. Только что проснувшийся Драницын, увидев избы, смущенно сказал комиссару:
– Приехали? Вот сморило… Сам не помню, как заснул.
– Хоть немного поспал… А я глаз не сомкнул! – Фролов оглянулся. – Кого же тут спросить?
По улице шли женщины, позвякивая пустыми ведрами. В проулке, возле дымившей кузницы, стоял верховой и, свесившись с лошади, разговаривал с молодым парнем.
Заметив тройку, верховой подскакал к ней.
– Здравия желаю, товарищ комиссар, – сказал он, подъезжая вплотную и приноравливая бег лошади к ходу саней.
– Здорово, Крайнев… Ты, я вижу, бороду сбрил. Совсем стал герой!
Крайнев смущенно улыбнулся.
– Показывай, где наши стоят.
– Касьян! Терентьев! – зычно крикнул Крайнев пареньку, по-прежнему стоявшему у кузницы. – Иди скорей сюда… Товарищ Фролов прибыл!
Парень хлопнул руками, точно удивляясь, и подбежал к остановившимся саням. На его молодом румяном лице выражались любопытство и смущение. Из-под треуха выбилась вьющаяся длинная прядь.
– Добро пожаловать, товарищ комиссар, – юношеским баском заговорил он, здороваясь с Фроловым и
