Драницыным. – А мы рассчитывали, что вы только к обеду доберетесь, не раньше… Меня выслали встречать вас, ан вот как вышло. Хотел лошадь перековать.
Паренек, соблюдая солидность, крикнул:
– Эй, Петра! Лошадку мою потом в конюшню отправь. Да пускай овсеца зададут. Скажи конюху, что Касьян распорядился… Слышишь?
– Слышу, – отозвался кто-то из кузницы.
– Вы как, сначала на конференцию заглянете или в штаб? – снова обратился паренек к Фролову.
– А конференция еще не открылась?
– Нет.
– Тогда в штаб.
Касьян кивнул, подсел на облучок рядом с вестовым и важно сказал ямщику:
– Трогай! Прямо валяй, а у колодца свернешь.
– Где будет конференция-то? – спросил Фролов. – В каком помещении?
– В школе, – ответил Касьян. – Народ так и валит. Только я так думаю: чего разговаривать-то? Воевать надо.
– А ты, видать, на войне еще не был?
– Не пришлось, – зардевшись, ответил Касьян. – Я еще молодой. Восемнадцати нет. На вид-то я старее.
– Ничего, Касьян, успеешь повоевать, – дружески сказал Фролов. – Может, и командовать придется. Сумеешь повести людей в бой?
– Сумею, товарищ Фролов!
От разговора с комиссаром ему, видимо, стало жарко, он размотал свой гарусный шарф, обнажилась его сильная, мускулистая шея.
– Ну, приехали! – крикнул Крайнев.
Тройка подкатила к большому старому дому с мезонином и с красивыми резными наличниками на окнах.
Чье-то лицо на мгновение показалось за оконным стеклом, и Фролов, еще сидевший в санях, тотчас услышал знакомый голос Сергунько.
– Ребята, комиссар приехал! – на весь дом кричал Валерий.
Оставив сани и попрощавшись с Касьяном и Крайневым, приезжие подошли к широкому крыльцу. Навстречу им выбежал радостный и взлохмаченный Валерий.
На крыльцо вышли также Бородин, теперь уже командир стрелкового полка, и Жилин, списанный с флотилии и назначенный сейчас комиссаром в морской отряд.
– Ну как, Жилин, твои морячки? – говорил комиссар на ходу.
– Хорошо! Командиром у нас Дерябин. Помнишь ротного политрука?
– Лихой матрос. Как же не помнить! Сам подписывал назначение.
– А где Гринева? Разве она не приедет на конференцию?
– Нет… В Вятке осталась.
Так разговаривая, они прошли в комнату с двумя окнами. Там вплотную к стене был придвинут длинный стол с разложенными на нем топографическими картами.
– Чайку, товарищ военком, да закусить с дороги, – предложил комиссару Валерий.
– Давай чаю! – сказал Фролов. – Да погорячей. Замерзли мы.
Бородин уже стоял с Драницыным у стола и докладывал ему о расположении частей, об их готовности к бою. Драницын не теряя времени проверял его доклад по карте и делал какие-то замечания. Фролов, не вмешиваясь в их беседу, пил принесенный ему Валерием чай и разговаривал с окружившими его командирами.
– А у тебя как дела? – обратился он к Валерию.
– Все в порядке, товарищ комиссар, – ответил Валерий.
Валерий командовал сейчас первым батальоном с приданными ему отрядом лыжников и конной разведкой Крайнева.
– Настроение боевое, товарищ комиссар, – продолжал Сергунько. – Командир полка на меня не обижается.
Он помедлил и уже другим, неофициальным тоном добавил:
– Пока сидел в лесу – еще ничего. А вот вы приехали да товарищ Драницын, будто еще кого-то не хватает…
– Андрея?
– Его… Словно брата потерял. Свыкся, что ли? Так жалко парня, сказать не могу. Я его даже во сне вижу, ей-богу!
– Есть сведения, что Латкин жив и находится в плену, – сказал Фролов. – У белых или у англичан… Они считают его комиссаром.
– Откуда это известно?
– От перебежчиков.
– Там, в лагерях, говорят, зверство… – сумрачно заметил Жилин.
– Будем надеяться, что обойдется, – угрюмым голосом сказал комиссар.
– Что с Любкой будет? – Валерий опустил голову. – Говорить ей или нет?
– Где Люба? У тебя? – спросил Фролов.
– В лыжной разведке. Сегодня отправлю в тыл к противнику. Злая стала, как ведьма.
– Придется рассказать. Вот вернется из разведки, ты и расскажи.
Валерий тяжело вздохнул. Мысль о неизбежном разговоре пугала его.
Через полчаса Фролов обходил растянувшийся по селу воинский обоз; он разговаривал с людьми, придирчиво осматривая свое хозяйство. Но вместе с обычными, повседневными заботами в голове у него теснились и другие мысли, вызванные разговорами об Андрее и Любе. Он думал о тех суровых испытаниях, которые выпали на долю почти всем без исключения участникам великой борьбы за свободу – старым и молодым, опытным и еще только начинающим жить.
Над входом в школу висело красное полотнище с надписью «Даешь Шенкурск!»
Войдя в сени, Фролов сразу столкнулся с Крайневым. Разговаривая с окружившими его делегатами, Крайнев горячился, спорил и, казалось, только ждал сигнала, чтобы немедленно броситься в бой с врагом. Фролов отлично понимал его состояние и перемолвился с ним несколькими дружескими словами.
На конференцию съехалось много коммунистов из других волостей. Они пробрались через линию фронта и хорошо знали, что такое власть интервентов. Фролов вспомнил, что еще осенью членов партии здесь можно было пересчитать по пальцам. «Растет наша сила, – с удовлетворением подумал он. – С каждым днем растет!»
К нему подошел широкоплечий подвижной белозубый мужчина лет сорока, с окладистой бородой. Это был Черепанов, благовещенский коммунист, один из организаторов конференции. Он родился в Шенкурске, жил там, и в селе Благовещенском, под Шенкурском, американцы его арестовали. Но Черепанов сумел убежать. Многие собравшиеся здесь люди приходились ему близкой или дальней родней. Его все знали, да и он знал почти всех.
– На десятки миллионов ограбили интервенты нашу шенкурскую сторонку, – жаловался Фролову Черепанов. – Сколько лесу! Один Кемп, американский экспортер, на два миллиона золотых рублей увез лесных материалов и ни копейки не заплатил.
– Ну, лес чуток в запанях застрял. Морозы рано хватили! – возразил один из делегатов, бледный худощавый старик.
– А кудель? А лен? А кожа? А пушнина? Все подчистую вывезено. Миллионы награблены! Кемп, Барнс… Шильде… Целая банда орудовала.
Конференция проходила в большой комнате, тесно набитой людьми. Президиум расположился за учительским столом, стоявшим возле классной доски. К доске было прислонено красное знамя Шенкурского совета, вывезенное из Шенкурска еще прошлой осенью.
Выступавшие говорили коротко, горячо и просто. Их речи дышали готовностью к борьбе и верой в победу.
