— Если это «N», то наряду с Лионелло Зеном, Зорзи Бонфили и Ари Бени Израэлем под подозрение подпадает и Фаустино.
— Так же, впрочем, как и Эбено. Но как узнать, что именно было написано на стене?
Решено было, что Пьер отправится в гетто. А Мариетта повела Виргилия прогуляться, считая, что после всех потрясений ему нужно развеяться, подышать свежим воздухом и успокоиться. Они миновали Мавританскую площадь, мост Мадонны и оказались у церкви, которую за неделю Виргилию пришлось огибать с десяток раз, но он так ни разу и не взглянул на нее по-настоящему. Сжав его руку в своей, Мариетта проговорила:
— Пошли, я покажу тебе, где бы мне хотелось покоиться после смерти[86].
Подобное заявление глубоко взволновало Виргилия. Как, это юное существо рядом с ним, полное свежести, теплых токов, завладевшее его сердцем, так спокойно рассуждает о собственной смерти?! Он остановился, притянул ее к себе и сжал в объятиях. Мариетта не сопротивлялась. Их поцелуй был напоен бесконечной нежностью. Когда же она наконец отстранилась, в ее темных глазах бродил отсвет счастья.
— Пойдем! — снова позвала она, и они вошли в церковь, убранную полотнами ее отца. Ей особенно дорого было «Видение креста святому Петру», написанное в год ее рождения. Виргилия же больше тронуло «Четыре главные добродетели». Вместе они испытали трепет перед «Страшным судом», на котором все было перекручено, олицетворяло распад и тлен. «Введение девы Марии во храм», висевшее над органом, вызывало, наоборот, умиротворение.
— Здешний орган — лучший в Европе, — с гордостью проговорила Мариетта, которой однажды представился случай поупражняться на нем.
Стоя перед «Усекновением главы святого Павла», она шепнула на ухо своему спутнику:
— У ангела нос как у тебя!
Он внимательно посмотрел на крылатое создание в лавровом венке с пальмовой ветвью мученика.
— Да нет, Мариетта, это ангел женского пола.
— У ангелов нет пола, — ответила она и тут же с хитрым видом добавила: — А я знаю, как нам пробраться к Атике.
Мариетта протянула Виргилию зеркальце, в которое он стал придирчиво разглядывать себя. На кого же он похож! Поверх панталон — женская рубашка с длинными и широкими рукавами, полностью скрывающая его слишком мускулистые руки. Поверх рубашки — платье из тафты цвета речной воды, сглаживающее его угловатость, где надо топорщащееся и закрывающее нижнюю часть туловища. Вокруг талии намотан кусок голубой турецкой ткани, придающий бедрам отсутствующий объем. Косынка на голове, колье на шее, серьги в ушах. «Ну просто король Генрих»[87], — подумалось Виргилию. В завершение Мариетта со знанием дела припудрила его, подкрасила губы, насурьмила брови. Свежевыбритый, в женском наряде, искусно загримированный — чем не девица! Не впервой ему было переодеваться в женский наряд: для спектаклей, которые они с друзьями ставили, нередко требовалось сыграть ту или иную женскую роль, да хоть той же Гийометты Патлен [88]. Но на сей раз речь шла не об игре и не о буффонаде. Тут требовалось пройти по острию ножа так, чтобы ни Кара Мустафа, ни его евнух ни о чем не догадались и пропустили его в гарем.
— До чего же ты хорошенькая, Виргилия, — пошутила Мариетта.
— Не называй меня так. Не забывай, что Мустафа меня видел. Если мои черты всколыхнут в нем некое воспоминание и наведут на размышления… Любой ценой нужно избежать, чтобы он соотнес нынешний визит с предыдущим. Тут не обойтись без имени, не имеющего ничего общего с «Энеидой» и ее автором.
— У какой из античных поэтесс можно было бы его позаимствовать?
— Поэтесс? Да кроме Сафо…
— Пусть будет Сафо! — Мариетта бросила на него сообщнический взгляд и нежно чмокнула в щеку.
— Скажем, что ты — ученица моего отца и моя ассистентка.
С этими словами она всучила ему мольберт и подрамник с натянутым на него холстом. Сама же вооружилась кистями, красками и другими необходимыми художнику принадлежностями. Экипированные таким образом, они прошли весь Каннадержо, весь Кастелло и явились к палаццо, который занимал турок. И тут Виргилием овладел страх быть раскрытым.
— А что, если Кара Мустафа обо всем догадается и пожелает содрать с меня заживо кожу?
Абсурдность подобного предположения заставила Мариетту пожать плечами.
— Ты забыл его песенку: он-де принадлежит к мудрому, рафинированному, поэтичному народу, осуждает варварство! В любом случае я буду с тобой и в обиду тебя не дам. Обычно ведь я хожу переодетой в мужское платье.
Однако последний аргумент не придал Виргилию уверенности в себе.
— Походим немного, — попросил он. — Я хоть привыкну к туфлям, которые ты мне дала, они мне все лодыжки вывернули! Иначе меня выдаст походка.
Гуляя, они подошли к Адмиралтейству. Прежде Виргилию не доводилось здесь бывать. Высоченная стена длиною более полутора километров, покрытая черепицей, ощетинившаяся башенками, поразила его. Две четырехугольные башни были поставлены по обоим берегам канала в том месте, где его воды впадали в гавань Старого Адмиралтейства. С годами по мере возрастания его значения для Республики не только с коммерческой, но и военной точки зрения, Адмиралтейство обзавелось еще двумя гаванями. Ворота, охраняемые крылатым львом, преграждали вход в эту, по сути, военную крепость с ее военными тайнами. Величественные, с треугольным фронтоном и колоннами, украшенные классическими капителями ворота напоминали скорее какую-нибудь античную арку. Такое же впечатление оставляла и недавно возведенная на канале Адмиралтейства церковь, посвященная Пресвятой Деве: она походила на какой-нибудь греческий или римский храм.
— Что скрывается за этими стенами? — поинтересовался Виргилий.
— Верфь с тремя огромными гаванями: Старого Адмиралтейства, Нового и Новейшего. И три дворца, названные раем, чистилищем и адом. — Столь вычурные, прямо-таки в духе Данте названия позабавили юношу. — Трое нобелей, избранные Сенатом, возглавляют Адмиралтейство. У них под началом три тысячи рабочих. Кроме того, здесь тебе и сухие корабельные доки, и военные гавани, и склады: артиллерийский, угольный, серный, оружейный, и пороховой амбар, и хранилища для мяса, и цехи по изготовлению мачт и весел. — В голосе Мариетты сквозила гордость.
В 1534 году Сенат объявил: «Главной опорой нашего могущества, заложенного нашими предками, всегда был флот». Пока Мариетта описывала чудеса, скрывающиеся за высокой стеной, Виргилий привыкал к каблукам. Мимо них прошел рабочий Адмиралтейства: оглянувшись на Виргилия, он присвистнул в знак того, что оценил и девичий стан, и мордашку. Мариетту разобрал смех.
— Ты показался ему аппетитной, — вытирая слезы, навернувшиеся на глаза от смеха, выдавила она. — Если требовалось подтверждение твоей схожести с девицей, то вот оно! Ты прошел испытание огнем. А теперь вперед, нас ждет испытание медными трубами!
В дом Мустафы Мариетта зашла одна, Виргилий остался дожидаться на улице. Положив подрамник и мольберт на мраморную скамью, установленную на турецкий манер у входа, он прохаживался взад-вперед, а на душе у него скребли кошки. Он мысленно заламывал руки. Ну почему она застряла? Что можно так долго делать? Требовалось лишь согласие или несогласие турка, о чем тут рассуждать? В ухе засвербило, но он боялся дотронуться до него, чтобы как-нибудь ненароком не смахнуть сережку, и все повторял про себя то, о чем они договорились: «Не издавать ни звука, чтобы не выдать себя мужским тембром голоса. Не сводить глаз с носков туфель, чтобы не быть опознанным по глазам». Наконец в двери показался раб в тюрбане и пригласил его в дом, а сам взвалил на себя все, что они принесли.
Мариетта возлежала на подушках в гостиной и потягивала кофе. Виргилий присел в реверансе, постаравшись сделать это как можно более грациозно и склонив голову, чтобы не было видно его глаз. По всей видимости, никто ни о чем не догадался. Во всяком случае, турок не спрыгнул с софы, не возопил, не приказал заковать мошенника в кандалы. Напротив, в знак приветствия махнул «ассистентке Тинторетты» рукой. Виргилию это имя показалось очаровательным. Достойная дочь своего отца как раз получала последние напутствия.
