лично Леонидом свет Ильичом Брежневым… И по его же высочайшему повелению отправлена по сему адресу специально для званого ужина. Как, связывается все происходящее в один узелок? — спросила Наталья Владимировна, и в глазах у нее заиграли знакомые мужу озорные огоньки. — Нет, положительно, в мире не встречалось более тупого академика. Не понимаешь?
— Нет, ни в зуб ногой, — чистосердечно сознался Игнатов и в доказательство даже разгневался и сверкнул глазами. — Ну, Наташа, у меня ведь нет времени на ваши бабьи ребусы! Что такое?
— Ничего особенного, Нил… Просто у Леонида Ильича с Дубовицкой роман. Вот тебе и все объяснение с кабанятиной, там, опять же говорят, уже пять поваров из Кремлевки суетятся. Так что, Нил, ты обречен сегодня на этот раут. Я любопытна и все таки надену вечернее платье для такого изысканного общества, не дам себе исчахнуть, терзаясь об упущенных возможностях до конца дней своих и твоих!
— Боже мой, Наташа! — почти простонал Игнатов, резво подхватываясь с кресла и потрясая перед невозмутимо наблюдавшей за ним женой какой то старой бумагой. — Ты хоть представляешь, какая там охрана будет? Да тебя до последних трусиков просветят…
— А мне наплевать! — бодро отчеканила Наталья Владимировна, взяла из рук мужа старую бумагу с голубовато выцветшими орлами и положила ее обратно на стол. — Я же не собираюсь проносить бомбу. Глупости! Я тебе уже приготовила темный костюм и положила во внутренний карман твое академическое удостоверение, не вырони. Хотя ладно, я сама потом проверю.
Игнатов кивнул, подошел к стеклянной стене и, заложив руки за спину, задумался, широко расставив ноги. Ему почему то вспомнилась осень сорок первого и встреча с Сусловым под Кизляром, кстати, первая, и произошла она в штабном шалаше в камышах; Суслов, оберегаясь от сырости, сидел на высокой пачке партийных книг, кажется, сочинений Энгельса или даже самого Ленина, на что тогда в хаосе и разброде Игнатов не обратил внимания, а вот сейчас этот факт и всплыл в сознании с неожиданной рельефностью и яркостью: чавкающая под ногами болотная жижа, длинное, худое и злое лицо Суслова, недалекая и частая артиллерийская пальба, — все это вспомнилось как нечто весьма и весьма существенное. Игнатов вначале даже растерялся от этой избирательности памяти, но затем, вспомнив еще и свой недавний разговор, весьма долгий и трудный, с «серым кардиналом», подумал, что ничего случайного в жизни нет и быть не может, что полотно жизни непрерывно и из него нельзя выбросить ни одного мельчайшего узелка, ни одной нити, и вздохнул. На именитый вечер идти придется, а следовательно, надо уже сейчас возместить предстоящую потерю времени и просмотреть дополнительные материалы к очередной главе — кстати, там есть любопытные сведения о связях древнерусской живописи, того же Андрея Рублева, с эпохой раннего Возрождения, именно творчество Рублева со товарищи и опровергает весь этот сионистский бред о дикости и варварстве русского народа и свидетельствует о его глубочайших свершениях в области культуры и духа еще задолго до прихода самого Рублева…
И, уже забывая и о жене, и о предстоящем вечере, и о своих необъяснимых воспоминаниях о начале войны и знакомстве с Сусловым, ныне одним из могущественнейших людей, уже не слыша напоминания об остывшем чае, Игнатов опять, как иногда говорила Наталья Владимировна с понимающей усмешкой, втягивал свои рожки в раковину и уходил из реального мира в свой, измышленный, без ряби воды и шевеления воздуха. Правда, она порой добавляла и другое: слава Богу, есть такой заколдованный мир, в нем можно полюбоваться своим прошлым, но в нем присутствует и отражение будущего в настоящем, только стоит всмотреться и вдуматься.
Пожалуй, именно с таким ощущением бесконечности и неразъемности времен Игнатов и отправился с женой в начале шестого к Евдокии Савельевне Зыбкиной. В ранних сумерках темнели старые ели, и загустевшая синева в их вершинах лишь подчеркивала опускавшийся на землю покой.
— К морозу, — авторитетно сказала Наталья Владимировна, придерживая мужа за локоть. — Очень кстати, а то в Москве грипп начинается, уж внучата обязательно подхватят. Пошли, пошли, Нил, опоздаем.
— Пришли уже, — сказал Игнатов, — вот и встречают…
— Проходите, пожалуйста, Нил Степанович, — раздался негромкий приятный голос, и у дорожки, поворачивающей к даче Зыбкиной, ярко светившейся всеми своими просторными окнами, возникли две стройные фигуры в полушубках и меховых шапках. — Вас проводить?
— Зачем же, мы здесь свои, соседи, благодарю вас, — сказал Игнатов, сворачивая на дорожку между рядами голубых канадских елочек, подсвеченных низкими редкими фонарями. В просторной, оформленной под русскую старину, прихожей, с широкими дубовыми лавками, грубоватой выразительной резьбой на былинные сюжеты, украшавшей потолок и стены, гостей встречали две молодые женщины. Они, улыбаясь, помогали раздеться. Тут же появились широкие деревянные подносы, уставленные напитками и легкими закусками — небольшими тартинками с красной икрой или ломтиком осетрового балычка и фаршированными соленым орешком маслинами. Затем внезапно появились приятные, строгие молодые люди и проводили гостей к широкой лестнице на второй этаж; здесь перед концертным залом слышалась тихая музыка и негромкий и дружный гул уже собравшихся гостей, ожидавших с минуты на минуту выхода хозяйки, — задержку объясняли какими то неожиданными обстоятельствами в самой Москве, а следовательно, и необходимостью для хозяйки прийти в себя, переодеться и собраться душой перед столь ответственным приемом.
Подходили новые и новые известные лица. Гости и не думали скучать; многие были давно знакомы и заинтересованы друг в друге, а на таких вот приемах и совершались самые важные дела, заключались пусть негласные, но, как правило, нерушимые соглашения и договоры, и Игнатов, едва окинув взглядом многочисленную публику, тотчас определил расстановку сил, и ему стало скучно.
— Нил, — негромко сказала бдительно наблюдавшая за ним Наталья Владимировна. — Пожалуйста, улыбнись, ты похож на пирамиду Хеопса. Только посмотри, какие люди…
5
Пожалуй, редко кто из гостей, волновавшихся и спешивших на важный прием к достойной Евдокии Савельевне Зыбкиной, кроме самой хозяйки, да и то приблизительно и смутно, догадывался, ради чего заполыхал весь красочный сыр бор, отчего пошли тайные волны не только по Москве — чуть ли не по всему обширному государству, но какое до этого дело простому человеку?
У очаровательной Ксении Дубовицкой глубокой, предгрозовой синевы глаза, ей около тридцати, и если кто нибудь из многочисленных и восторженных ее поклонников, целуя ей руку, скажет, что она выглядит как семнадцатилетняя роза, она лишь улыбнется, шутливо погрозит пальчиком и сразу станет еще моложе, и это можно истолковать как душе заблагорассудится — ей все легко прощается даже соперницами. Ксения говорит с легким придыханием, отчего у мужчин тотчас возникает к ней тайный интерес как к натуре глубокой и страстной, а у женщин возрастает инстинкт самозащиты, говорящий им о необходимости отступить в данный момент в тень, — с Ксенией, становившейся в порывах вдохновения беспощадной в своей неотразимости, вступать в состязание было бы просто глупо, здесь можно было только проиграть.
О Ксении Васильевне Дубовицкой, талантливейшей актрисе прославленного Академического театра, давно переросшего все государственные и любые иные границы, говорили охотно и много; говорили подчас самое невероятное, о чем мало мальски нормальные и здоровые люди не хотели и слушать. И здесь во всем был виноват прежде всего ее недюжинный талант, ведущий ее через театральные склоки и хитросплетения выше и выше, от успеха к успеху, от восторга к обожанию и преклонению. За ней чувствовалась глубокая, влекущая и дразнящая тайна — увидев ее хоть однажды на сцене, о ней начинали мечтать и прыщеватый юнец, и почтенный седовласый муж, давно погруженный своим возрастом в спокойное и мудрое равнодушие к женским чарам и прелестям; с ним вдруг случалось нечто необыкновенное, повергающее в прах любые законы биологии и морали; и вот такой солидный, увенчанный лаврами жизни человек, достигший на своем поприще иногда запредельных высот даже на правительственном, а то и того выше, на партийном уровне, начинал сходить с ума. Весь состав его крови превращался в бурлящий поток и порыв, он начинал беспочвенно и страстно мечтать, безрассудно распалялся до самых фантастических видений, всеми правдами и неправдами старался добыть адрес своей страсти, посылал ей письма, цветы, подарки, иногда баснословной ценности. А что уж говорить о зрелых, полных сил мужчинах, водящихся в столице в изобилии и даже в избытке? Тут можно было только беспомощно развести руками.
Все поступавшее и по почте, и с курьерами старая няня Ксении, ее самая доверенная советчица и домоуправительница Устинья Прохоровна подслеповато и равнодушно складывала в общую кучу в темной
