блаженно похлопал себя по животу. — У кого что украли, тем и пользуются.
— И какого рожна им тут делать? — повернул к нему голову Костя. — Что можно взять на одиноком чухонском хуторе? Проще ладью торговую у устья подловить. В ней и товар будет, и золотишко найдется. И вот что интересно: только при нас дважды они тут появляются, и дважды все до единого погибают. И все равно сюда прутся.
— Случайность.
— Не похоже. Я карту видел. Ее наш викинг, который Хайретдинов, из «Глаза Одина», у прошлых разбойников нашел. Там эта деревенька, Келыма, красной точкой обозначена. Кстати, именно ее здешние чухонцы Кельмимаа, землей мертвых называют, тебе это странным не кажется. А опричник перебитых нами в прошлый раз бандитов варягами называл. Значит, не в первый раз видел.
— Варягами? — вздрогнул Хомяк.
— Да, а что? — моментально насторожился Росин.
— Слово знакомое…
— Конечно, знакомое, — пожал плечами Картышев. — В Древней Руси так именовали княжеских дружинников. Но только было это очень, очень давно. В те времена, когда наша земля проходила эпоху феодальной раздробленности, и когда идеалом воина считался скитающийся герой-одиночка, когда народ слагал былины о могучих богатырях: Илье Муромце, Алеше Поповиче, Добрыне Никитиче. То есть, в эпоху, которую спустя триста лет прошла и старушка Европа, оставив потомкам целые тонны рыцарских романов типа «Тристана и Изольды». И мне совершенно непонятно, какое отношение могут иметь великие древние воители к этим голоногим мореплавателям.
— А то и могут, — почесал в затылке Росин, — что по мере развития общества определяющее значение в бою стали иметь дисциплинированные отряды бояр, а герои-одиночки, соответственно, выродились в мелкое разбойничье племя.
— Как-то вы не по-человечески разговаривать стали, — покачал головой Никита. — А почему бы просто не спуститься к ихней посудине, и не посмотреть: есть там карта, или нет?
— Ладно, — Росин рассмеялся, поднимаясь из-за стола, и примиряюще хлопнул Игоря по плечу. — Пошли, теоретик. Сейчас выяснится, что это беглые шведские крестьяне на Русь подались, да за судовую рать выдать себя попытались.
Однако все оказалось совсем не так: на корме лодки, прикрытый от посторонних глаз парусиной, стоял изящный резной ларец, покрытый ажурной костяной инкрустацией. В этом ларце, рядом со странной фигуркой, выполненной в виде христианского распятия, но с орлиной головой наверху, когтистыми лапами на концах перекладин, крупным сапфиром внизу и кисточкой из длинной седой шерсти под ним; лежали покрытые непонятными письменами пожелтевшие пергаментные листки. В зарисовке на одном из них без труда узнавалась изогнутая лента Невы. Примерно посередине находился любовно вычерченный остров, напротив которого красовалась бурая клякса.
Рассматривающие карту Росин, Картышев и Малохин одновременно подняли головы: у противоположного берега реки лежал заросший высоким березняком остров.
— Значит, они шли именно сюда, — сделал вывод Картышев. — Что делать будем?
— Домой возвращаться, — пожал плечами руководитель клуба. — Деревням на Неве явно больше ничего не грозит, а карта… Мы теперь знаем, что варяги плыли именно сюда. Ну и что? Разве только, можно предположить, что спустя полгода тут появятся новые гости.
— Никита, — повернулся Костя к ожидающему на берегу Хомяку. — Тут кошелек, фигурки всякие, ларец… Ну, в общем, это как бы твоя законная добыча. Можно я карту возьму? Сравню с той, что в рюкзаке осталась, с мужиками посоветуюсь. Вдруг скумекаем чего?
— Забирайте, — безразлично хмыкнул хозяин хутора. — Мне она ни к чему. Сами-то вы сейчас куда?
— Назад, в Каушту. Суйду знаешь? Там, на реке, где раньше поселок Горки стоял, мы и обосновались.
— Не стоял, а будет стоять, — с ухмылкой поправил Росина Сергей.
— А как туда выберетесь по здешним болотам? Осень, вода поднялась, тропы все затоплены, — подергал себя за ухо Никита. — Вот что, Костя. Забирайте-ка вы эту посудину, и поднимайтесь на ней обратно по Тосне. Сейчас здесь, окромя как по рекам, дороги нет.
— Дорогой подарочек, — покачал головой Росин. — Где-нибудь в Новгороде…
— На фига мне такой баркас нужен? — перебил его Хомяк. — В одиночку мне с ним не справиться, в сарай его до весны не спрячешь. Сабли да доспехи я могу салом смазать и в землю закопать, золото тоже найду куда заныкать. А с этой бандурой что делать? Забирайте, пока я добрый, пользуйтесь. Считайте это оплатой за ложный вызов. Давайте, уматывайте, пока я не передумал.
Гости не заставили себя долго упрашивать — выкинули на берег лежавшие в лодке палаши, топоры, мелкую походную утварь. Костя осторожно выставил ларец. На дне осталась только пищаль: никто из одноклубников за нее не взялся, Хомяк не напомнил — так и осталась в лодке по молчаливому согласию. Все собравшиеся в лодке люди отошли на корму — нос приподнялся, сползая с берега, и лойма покатилась вниз по течению.
— Если что, заходи! — крикнул на прощание Росин. — Река Суйда! Это между Тосной и Оредежем!
— Зима настанет, приду! — помахал рукой Хомяк.
Он стоял на берегу и смотрел вслед собратьям по несчастью, уплывающим в сторону Тосны, последнему напоминанию о том, что родился он не в шестнадцатом веке, а в двадцатом, что когда-то ездил на мощной американской машине, смотрел японский телевизор и играл с шахматы с тайваньским компьютером. Но как только судно скрылось за поворотом, молодой человек тут же кинулся к затону, столкнул лодку на воду и сильными гребками погнал ее в сторону острова.
Здесь, как и всегда, в любую погоду, светило теплое солнце, колыхалась шелковистая трава, кротко шелестели березы, Никита прошел между белыми стволами почти до середины острова, потом тихонько позвал:
— Настя…
— Я здесь, — отозвалась она из-за спины.
— Я хочу спросить тебя одну вещь, Настя…
— Да, любый мой, — далеко обогнула его девушка и встала в десятке метров перед лицом.
— Я хочу спросить… Я хочу узнать, как ты попала на остров? Ведь единственная лодка у меня.
— Я вообще не попадала на остров, Никитушка, — Настя сдвинулась со своего места и по кругу пошла вокруг Хомяка. — Это ты сюда пришел, суженый мой, желанный мой, долгожданный мой. Это ты пришел и позвал меня по имени. Неужели ты не понял, любый мой? Навь я, Никитушка. Навь мертворожденная. Все мы приходим к тем, кто про нас вспоминает, кто по имени кличет. Приходим званными, и соки жизненные пьем, ибо существовать иначе не можем. Затем я к тебе и пришла, Никитушка, затем к плоти тянулась. Смерть тебе несла, но силы в тебе оказалось бессчетно, силы в тебе на нас двоих хватило. Присохла я к тебе, Никитушка, присушилась тем, что есть во мне вместо души, приросла, как березка на светлом лугу…
— Значит, это все-таки ты убила варягов? — перебил кружащую вокруг нежить Хомяк.
— То не я их убила, — нараспев ответила девушка, — то сами они за смертью пришли. Сами веслами гребли, сами ножи точили, сами руки тянули, сами смерть звали…
— Но ведь в первый раз я тебя не звал?
