продолжил поиски и наткнулся еще на один тюк. На этот раз — просто холст. Прослав вздохнул с некоторым даже облегчением: невелика кража, и уже почти открыто перенес к себе — должен же он навести порядок в доверенных ему санях? Наконец вместо попоны обнаружился донельзя истертый тулуп — им-то и прикрыл от холода незнакомого коня серв, подкинул ему еще сена. Потом отсыпал зерна на постеленную на снег мешковину, а когда лошади захрустели предложенным угощением, прикопал оба найденных тюка на самое днище саней, прикрыл пустыми мешками из-под пшеницы, присыпал сеном. Вроде, если специально не приглядываться, так и незаметно.
Серв мечтательно прикрыл глаза, представляя, какое вызовет изумление, вернувшись домой и выложив на стол этакие подарки! Хотя, наверное, ткань все равно придется продать. Куда им столько? А уж тем более — парчи. Но перво-наперво он все равно похвастается своей богатой добычей.
До чего все-таки хорошо, что он попал на войну! Вот повезло, так повезло! Он вспомнил, как боялся этого ремесла, и покачал головой — вот дурень, так дурень! Попросись он с кавалером Ханганом еще в молодости, сейчас, верно, имел бы не одну кобылу, а всю тройку коней, загон для скота поболее, да и дом побогаче. Ну, да чего теперь… В его возрасте в латники подаваться поздно.
Напоив лошадей, он отошел к общему костру, на котором Харитон уже сварил на всех четверых, считая барона, жирную гусиную похлебку. Гусятина опять досталась сервам, а похлебка — дворянину, до сих пор не открывающему глаза, но попадающее в рот варево проглатывающему исправно. Глаза тут же начали слипаться, поэтому Прослав вернулся к своим саням, кинул тулуп рядом с бомбардой, вытянулся во весь рост, положив голову на спрятанные от посторонних глаз тюки ткани, прикрылся другой полой и закрыл глаза.
Но не успел он насладиться забвением, как на плечо легла холодная рука:
— Это твои сани, раб?
— Нет! — испуганно дернулся Прослав и попытался вскочить, решив, что кража обнаружена.
— Тихо! — перед ним стоял рыцарь в доспехах, но без шлема. Над лагерем висела глубокая звездная ночь, со всех сторон слышалось сладкое посапывание. А сено и мешковину над тканью, по виду, никто не трогал.
— Ну, — опять тряхнул его рыцарь, — проснулся? Повозка с бомбардой твоя?
— Моя, господин, — чувствуя в животе наливающийся холодом ком, кивнул серв.
— Запрягай Только тихо, понял? — крестоносец сложил кулак из толстых стальных пластин, и Прослав торопливо закивал. — Запрягай, сейчас выступаем.
— Просыпайся, Семен Прокофьевич, — затряс кто-то медвежью шкуру.
Зализа шумно зевнул, открыл глаза, высовывая наружу голову. Увидел встревоженное лицо татарина и рывком сел:
— Говори, боярин!
— Лагерь орденский в полдни отсюда, — тяжело дыша, — ответил Мурат Абенович. — Немногим ниже Бора по реке.
— От нежить, зараза болотная! — со злостью ударил Зализа кулаком себе в ладонь. — Накликала все-таки!
— Кто? — не понял боярин Аваров.
— Много? — опричник встал, поводил плечами, покрутил руками, развернулся всем корпусом из стороны в сторону, одновременно и просыпаясь, и давая юшману обвиснуть вдоль тела.
— Думаю, больше тысячи будет, Семен Прокофьевич.
— Тебя не видели, Мурат Абенович?
— Как можно? — осклабился татарин. — Я костры посчитал. Две сотни с небольшим. У каждого обычно людишек пять греется. Так и получается, тысяча с небольшим. Палатки видел, но мало. Около двух сотен будет.
— Значит, две сотни рыцарей, а остальное — кнехты, — сделал вывод Зализа, задумчиво покусывая губу.
В общем, соотношение сил его особо не пугало. Если по коннице считать — две сотни ливонской конницы вдвое меньше четырех сотен бояр. Если по кнехтам — то восьми сотням пешцов удара четырех сотен кованной конницы не выдержать. Все вместе — примерно равная сила получается. Пожалуй, даже, орденцев меньше: после осады Казани, не раз встречаясь с татарскими разъездами, и сходив под Тулу, опричник привык, что врага нужно смело атаковать и гнать без оглядки, даже если его больше раза в два или три. Правда, кидаться на орденцев прямо сейчас смысла не имело. Ночь. Бояр поднимать невыспавшихся, да маршем гнать — устанут. Зачем с усталыми витязями бой начинать, если можно врага прямо здесь подождать, да свежими силами в него ударить?
— Что делать станем, Семен Прокофьевич? — негромко поинтересовался подошедший боярин Иванов.
Хотя ратники, вроде бы, все спали, весть об обнаруженном вражеском воинстве непостижимым образом распространилась среди людей, и многие бояре стали подтягиваться к государеву человеку, ожидая его решения.
— А что тут сделаешь, Дмитрий Сергеевич? — усмехнулся Зализа. — Спать будем.
— Как спать? — возмутился кто-то из задних рядов. — Немцы на Руси!
— Спать, — повторил опричник. — Окромя Луги дороги здесь нет, они завтра сами к нам под клинки придут. А коли Бор захотят обложить, оно и лучше. Днем позже подойдем, в спину ударим, а воевода Лютин со стен поможет. Нет пока тревоги, бояре. Людишки Кондрат Васильевича с Божьей помощью гуляй-город срубили из девяти щитов. Завтра поутру Лугу ими перегородим, ливонцев дождемся, да и ударим по ним всею силушкой, до самого Пернова бежать станут.
— Неправильно это.
Бояре поворотились к воспротивившимся плану опричника иноземцам. Костя Росин и Игорь Картышев, выбравшиеся из палатки полураздетыми — просто накинув на плечи даренные тулупы и сунув ноги в самодельные поршни — выглядели рядом с одетыми в железо ратниками не столько странно, сколько забавно. Тем не менее Игорь, кадровый офицер, прошедший Афганистан и успевший «зацепить» Чечню, говорил твердо и уверенно:
— Нельзя так делать, ученые мы уже. Вы им в лоб вдарите, они разбегутся. Потом, как тараканы, из других щелей полезут. Если бить, то насмерть, чтобы никто не ушел. Зачем вам гуляй-город поперек реки? Все равно в конном строю атаковать станете! Его нужно не здесь, его нужно ливонцам за спину выкатить! Чтобы бежать было некуда, чтобы все здесь остались.
— Ладно говоришь, боярин, — задумчиво ответил Зализа, вытаскивая маленький ножичек и принимаясь крутить его между пальцев, потом с огорчением покачал головой. — Ладно говоришь, да трудно исполнить. Коли рано гуляй-город выкатите, ливонцы вас затопчут. Их, почитай, в полсотни раз больше получится. Поздно выкатитесь — и вовсе никакой пользы, ужо разбегутся все.
— Выкатим после того, как вы сечу начнете. Они все вперед смотреть станут, силы туда подтянут. Пока прочухаются, поздно станет.
Но опричник опять покачал головой:
— Две сотни рыцарей, восемь сотен пешцов, да еще обоз. Колонна
