— Клянусь Создателем, я не удерживаю в заточении в этом замке ни одной девицы, — перекрестился священник и хладнокровно поцеловал большой нагрудный крест.
— Что же, я верю вам, господин епископ, — тяжело простонал гость и подозвал к себе служку. — Ох, старость, прости Господи.
Он, поднимаясь, всем весом надавил Инге на плечо — да так, что она невольно вскрикнула, потом поклонился:
— Прощайте, господин епископ, — и побрел к дверям.
— Вот слон какой, — певица, болезненно морщась, принялась растирать плечо.
— Слоны, Инга, звери удивительно умные, — задумчиво произнес хозяин. — Хотя, что это меняет? Спой мне, красивая моя. Спой. Пусть слышит.
Выбравшись из леса на луг, Зализа придержал коня, любуясь открывшейся впереди мощью: неспешно взмахивающая крыльями ветряная мельница, гудящая длинным ремнем стекловарня, истошно взвизгивающая лесопилка. И все это на его земле, под его рукой! И хотя реального прибытка мануфактура сия пока не дала, он не беспокоился: даст. Он пока не голоден, оружие справное, дом не пустует. Так зачем торопиться, лишнюю копейку из нарождающегося дела выжимать? Пусть растет. Бог даст — еще больше разрастется, сыновьям-внукам останется.
Опричник нетерпеливо оглянулся, покачал головой. Наклонился вперед и потрепал жеребца по шее. Тот с готовностью заржал, закрутился на месте.
— Не балуй! — предупредил его всадник, и конь снова весело заржал, словно рассмеялся.
На лесной дорожке появились сани — не мужицкие розвальни, а поставленная на полозья кибитка, с кучером на облучке и развалившимся позади под богатой бельковой накидкой господином.
— Как ему не жарко? — удивился опричник.
На улице уже сияло теплое весеннее солнце, и если сверкающий белый наст еще пытался устоять под напором надвигающегося лета, то с темных березовых веток уже начинал капать превратившийся в воду иней, ели постряхивали со своих лап тяжелые сугробы, на ивах, кленах, липах начали набухать почки. Весна!
Скоро опять поднимется наверх вода, превращая Северную Пустошь в непролазное для конного и пешего болото, лодки от низких берегов переберутся наверх, и будут привязываться к крылечкам, к натертым лошадиными поводьями перилам. А скотина во многих хозяйствах со двора переместится на чердак, недовольно постукивая головами по низким стропилам.
Впрочем, помимо бед половодье всегда несет и прибыток, и развлечение: в огороженных сетями дворах то и дело застревают идущие на нерест бревноподобные лососи; в отдельные старицы и ямы заходит дурная рыба, чтобы потом остаться там до следующей весны — если не переловит летом руками с радостным визгом детвора; переплывают от хозяйства к хозяйству стога, загородки, ворота, а иногда и целые клети. Купцы, пользуясь случаем, заходят на своих лоймах и ладьях в недоступные в иное время места, продавая свой товар и собирая местное рукоделье.
Ну, а ратникам весеннее половодье — время отдыха. По такому времени воевать — все одно, что на море пиратствовать. Ухватить, может, чего и можно, но закрепиться негде: весна.
Зализа пристроился к саням и, указывая дорогу, поскакал к старому двору.
Сани остановились перед воротами, отец Анисим, откинув полог, степенно выбрался наружу, низко поклонился поднятому над шатром часовни кресту, двинулся во двор. Навстречу выступил отец Никодим. Служители Господа троекратно обнялись, поцеловались.
Опричник, не мешая обряду поповского общения, потянул повод, поскакал к стекловарне, постучал рукоятью плети в дверь. Вскоре оттуда выглянул плечистый Симоненко.
— Келарь приехал, — сообщил ему боярин. Симоненко кивнул, а Зализа поскакал к мельнице. Здесь он спустился с седла, накинул повод коня на выступающий из стены сучок, шагнул внутрь.
В широком помещении стоял низкий надсадный гул: опускающийся сверху, от вращающихся крыльев, деревянный вал неторопливо проворачивал огромный жернов — но обо что трется камень, видно не было, поскольку там кружилась вода, в которой мелькали тряпочные лохмотья, куски кожи, отдельные травины сена и палки соломы.
— Только загрузил, — подошел к гостю Росин.
— Тряпье мое на пользу пошло, боярин?
Не дожидаясь, пока с низовьев Луги вернется Илья Анисимович, две недели назад опричник приказал собрать по своей усадьбе старые рубахи, портки, тулупы и прочий мусор и отправил в Каушту.
— Пойдем, посмотрим, — пожал плечами иноземец, провел его в небольшую угловую комнатку и указал на сложенные на чистых досках пачки бумажных листов.
Опричник взял один, тряхнул рукой — тонкая, но плотная бумага зашелестела: гладкая, приятная на ощупь, белая. Зализа посмотрел ее на просвет и обнаружил обещанные боярином по осени буквы: «SZ» — Семен Зализа.
— Неужели ты скажешь, Константин Алексеевич, — не удержался от сомнения он, — что этот лист не далее, как две недели назад, рукавом моей рубахи был?
— Нет, не скажу, — покачал головой Костя. — Вполне мог статься и штаниной от портов.
— Да ну?
— На самом деле, все просто, — вздохнул Росин. — Все то добро, что вы мне поприсылали, я в бочки запихал пополам с дерьмом, извините уж за откровенность, да и кваситься на несколько дней оставил. Стирального порошка-то тут нет.
— У меня мать с куриным пометом стирала, — усмехнулся Зализа, — дело знакомое.
— Ну вот, — кивнул Росин. — Как проквасилось, закипятил, потом на денек в реку, на прополаскивание. Потом еще раз всю процедуру сначала, потом промытую массу под жернова. А как все в кашу размелет, опять в котел, с рыбьим клеем прокипятить. Вот и все. Как остыло, можно ситом вычерпывать, да под пресс. Это вы с Ильей Анисимовичем уже видели.
— Больно просто оно у тебя получается, Константин Алексеевич.
— Да тут не столько разум да трудолюбие, Семен Прокофьевич, сколько терпение нужно, — отмахнулся Росин. — Порцию заквасил — жди, не торопись, чтобы грязь хорошо разъело. Полоскаться в реку кинул — опять же не торопись, пусть промоется хорошо. Под жернова запустил — и снова жди, чтобы размололо на совесть. И делать-то ничего не надо: ветер дует, жернова крутятся. Сам спишь, а дело идет. Ну, а готовую массу ситами вычерпать: так мы с мужиками собираемся, да за пару часов под пресс и перекидываем.
— Тебя послушать, Константин Алексеевич, так любой смерд с этим справится!
— Ну, положим, — пожал плечами Росин, — знаю я поболее смерда любого. Как состав готовый выглядит, знаю, и чего добавлять сколько нужно, и где чего поправить. Но если на все готовое: то да, справится.
— А можно, боярин, я немного бумаги возьму? Хочу в Москву, боярскому сыну Толбузину отправить. Пусть посмотрит, что мы здесь, в Северной Пустоши делать научились.
— Хоть четверть, — пожал плечами Росин. — Тряпье все твое,
