Он убежал в дом, и вскоре вернулся, но уже не один, а с девчонкой лет десяти, несущей в одной руке большую миску с капустой, среди которой краснело изрядное количество моркови, а в другой — медную тарелку с нарезанным длинными тонкими полосками желтоватым сыром и белесой рассыпчатой брынзой.
К слову, тарелка с сыром оказалась единственной металлической посудой на столе. Вся остальная: миски, кружки, тарелки, подносы — все было вырезано из дерева и покрыто затейливой резьбой. Самое странное — посуда пахла можжевельником. Кузнецов готов был поклясться, что не может можжевельник разрастись до таких размеров, чтобы из него можно было выточить даже миску не очень больших размеров — но факт оставался фактом: пахла можжевельником, и все тут!
Впрочем, при количестве этого кустарника, растущего на острове буквально в каждой щели, можжевельником тут могли пропахнуть даже болотные караси.
— Дай сюда, — взяв в руки кружку, подтянул к себе пивной бочонок фогтий и с размаху вколотил ударом кулака среднюю из досок донышка внутрь. Пиво с шипением и пеной полезло из открывшихся щелей, а Витя выбил рядом вторую доску, и зачерпнул пивом благословенный напиток прямо изнутри. Поднес ко рту, осушил кружку примерно наполовину. — Кислятина! Но пить можно.
Кузнецов зачерпнул пива для Нели, кивнул на бочонок Игорю, потом запустил пальцы в капусту и перекинул в рот целый пучок.
— А вот капустка ничего! Хрустит…
— И сыр мне понравился. Надо побольше взять, Витя. Мы ведь не одни…
— Я уже думаю над этим, — тихо сообщил фогтий. — Боюсь только, сервы сильно удивятся, если нам захочется прихватить с собой целую телегу пива и жратвы. Нормальные люди в таких количествах сыр и капусту не пожирают. Разве только пива можно несколько бочонков запросить. Вот тут никто и глазом не моргнет.
— А плевать, — небрежно махнул рукой Берч, отрываясь от кружки и облизывая выпачканные пеной губы. — Пусть думают, что хотят. Рабы.
Из дома спустилась хозяйка, переодевшаяся из серого и замызганного платья в праздничное — с цветастой верхней юбкой и верхом, по которому от шеи и вниз, до пояса, шла широкая полоса красно-синей вышивки, среди которой затесалась даже желтая золотая нить. Она несла большое деревянное блюдо, на которой высокой горкой лежали светло-коричневые тушки копченой камбалы.
— Да ты красавица! — усмехнулся Кузнецов. — Зря тебя муж одну оставляет, ой зря!
— Не одна я, с детьми, — зарделась от похвалы Вийя. — Вот, господа, рыбку кушайте. Совсем свежая. Даже горячая еще.
— Мальчишка старший у тебя?
— Да, господин. Первенец, — сервка, польщенная вниманием дворянина, задержалась возле стола. — А Лайма третья моя. А еще четверым Бог вырасти не дал, забрал маленькими. Вот и еще один сейчас подрастает. Третий год пошел, крепенький уже.
— Сын?
— Сын, — кивнула Вийя. — Христофором назвали.
— Крещеный?
— Конечно, господин, — кивнула женщина. — Священник при крещении так и нарек.
— А остальные?
Вопрос застал женщину врасплох. Она с тоской оглянулась на дом, теперь явно сожалея, что втянулась в разговор. Теперь уйти, не ответив, было невозможно. За такую грубость дворянин мог и разозлиться. Порубает всех, и глазом не моргнет.
— Католики мы все, — осторожно сообщила женщина. — В церковь ходим…
— Перекрестись, — предложил фогтий, зачерпывая себе еще пива.
Вийя выпрямилась, словно собираясь совершить великий подвиг, а потом неспешно прикоснулась сложенными в щепоть ко лбу, потом к животу, к правому плечу, а потом к левому. При этом у нее было такое лицо, словно она выпила прокисшего молока и теперь не знает, куда его выблевать.
— Понятно, — опустошив кружку наполовину, потянулся к камбале Кузнецов. — У вас все так крестятся?
— Чего привязался? — не выдержала Неля. — Язычники и язычники, тебе-то что?
— Рыбка, кстати, вкусная, — пропустил реплику мимо ушей Виктор. — Так как епископа вашего зовут, хозяйка? А исповедовалась давно?
— Витя, отстань от человека! — повысила голос Неля. — Ты сюда жрать пришел? Вот и ешь, не отвлекайся.
— Костел у вас в деревне есть, Вийя?
— Нет, и не было никогда, господин, — угрюмо сообщила женщина. — Монахи наши только по усадьбам дворянским и ходят. В доме рыбацкой отродясь никого не бывало. В селении нашем даже мимо ужо лет десять священники не проходили. Только господин наш, Ганс фон Белинсгаузен, поминает иногда, чтобы ихнему Богу завсегда молились и крестились в костеле. А кто морским людям или духам земли подношения носить станет, пороть обещал.
— Но ты ведь все равно носишь?
— Ношу, — гордо ответила Вийя, наговорившая уже слишком много, чтобы отпираться от очевидного факта.. — И духам земли молока наливаю, и морским людям хлеб и кровь ношу.
— Это я уже догадался, — кивнул фогтий. — Но про ваше язычество пусть у папы римского голова болит. Мне интересно, как вы ухитрились своего младшего окрестить? С чего это вдруг?
— Трое малых один за другим померли, господин, — сервка поднесла руки к подбородку, говоря над самыми кончиками пальцев. — Вот мы с мужем к хозяйскому Богу пойти и решились.
— Правильно сделали, — похвалил Кузнецов. — Чем больше у дома духов-хранителей, тем оно надежнее. Вкусная у тебя рыба, хозяйка. Кто делал?
— Я и коптила, — кивнула Вийя. — Муж всегда либо в море, либо сети чинит, либо лодку. Когда же ему этим заниматься?
— «Я и баба и мужик, я и лошадь, я и бык», — кивнул Витя, зачерпывая еще пива. — Помню. Хорошая ты хозяйка. Работящая, красивая, готовишь вкусно. Прибрать тебя к себе, что ли?..
Неля молча сложила маленький угловатый кулачок и поднесла к его носу.
— …но сейчас замком заниматься некогда, — закончил Кузнецов. — Дела на острове есть неотложные. — А пиво хорошее. И рыба вкусная, и сыр нравится. Ты знаешь, я у тебя, пожалуй, всего этого поболее куплю. Про запас, и изрядно. Есть еще такой снеди у тебя?
— Есть, господин, — поняв, что разговор поворачивает в безопасное русло, женщина сразу оживилась. — Сыра, правда, мало, всего четыре головы осталось. И брынза еще над кадушкой стекает. Но пива в погребе пять бочонков, берите, сколько пожелаете. А рыбы и вовсе четыре корзины.
— Как же, «сколько пожелаете», Вийя, если его всего пять
