фактически в постели? Сюда и еду приносят, и все удобства рядом, и места лишнего в комнате нет, и делать ничего не нужно. От такой сытной, спокойной и счастливой жизни невольница на глазах зарумянилась, округлилась. В ней исчезла детская угловатость, болезненная худоба, и выглядела она уже не той четырнадцатилетней пигалицей с разноцветными глазами, которую привели ведуну ратники из дружины Муромского князя, а девушкой лет восемнадцати, в самом соку. Может быть, еще и поэтому мысли о совращении малолетних потихоньку испарились из головы Середина.
Но на этот раз надеждам девушки осуществиться не удалось: в комнату, не спросясь, вошли двое слуг. Один поставил к окну пюпитр, второй установил на него чернильницу, выложил три чистых пергаментных свитка. Поклонились, вышли.
— Как они живут здесь?! — возмутилась Урсула. — Иные и вовсе немыми кажутся! Все молчком да молчком творят. Вот почто притащили?
— Это для меня, — поднялся ведун и встал к странному приспособлению для чтения и письма, принятому в этом времени.
— Как же ты там каждый день, господин… — глядя на него, тяжко вздохнула невольница. — Мертвецы, костяки, гниль… Ходят, разговаривают.
— Они не разговаривают, Урсула. Не умеют.
— Так все равно же страх какой! Рядом с ними все время. Как подумаю — мурашки по коже.
— Боюсь, пару месяцев мне с ними провести придется, — признался Олег. — И не по чуть-чуть, а и путешествовать с ними, и есть рядом, и спать в одном лагере. А может, и в строю стоять.
— Нечто иначе нельзя, господин? — заметно побледнела рабыня. — Как же ты? А не сожрут упыри то эти?
— Не упыри, — опять поправил ведун. — Это всего лишь зомби. Ничего особенного… Да не пугайся, не потащу я тебя с собой. Переждешь здесь, пока вернусь. Хватит на твою жизнь и одной войны. Отдыхай и так натерпелась.
— Надолго, господин? — жалобно уточнила она.
— Надеюсь, нет. Меньше двух недель не управлюсь, но десяти должно хватить с избытком.
— Я буду ждать, господин… — Впервые за все время их знакомства Урсула не стала требовать, чтобы ее взяли с собой. — Каждый час в окно выглядывать. Не взбунтуются мертвецы- то?
— Они не умеют, Урсула. Не бойся, все будет хорошо, и мы… И мы встретимся.
Смирившись с невозможностью дрессировки восставших мертвецов, Олег махнул на все рукой и два дня предавался растительному образу существования: ел, спал, развлекался с невольницей, смотрел в окно, снова спал. Лишь утро третьего дня принесло первые перемены.
Середин проснулся оттого, что кто-то осторожно коснулся его плеча. Причем это была не Урсула — счастливая невольница сладко посапывала с другой стороны.
— Что? — поднял голову ведун.
— Мудрый Аркаим призывает тебя к себе, господин… — сложилась пополам слабо светящаяся рубаха.
Имелось такое странное свойство у одежды местных слуг — светиться. С одной стороны, ничего особенного — люминофоры за колдовство считать как-то неприлично. С другой — когда в темном коридоре тебе навстречу движется в бледно-желтом облаке рубаха без рук и ног, невидимых в темноте, это впечатляет. Сейчас вокруг как раз царила полная мгла — слюдяное окно не пропускало в комнату даже слабого света звезд.
— Иду, — выскользнул из-под одеяла Олег, быстро оделся, опоясался саблей. Двинулся вслед за слугой.
Слабого света, исходящего от одеяния, едва хватало, чтобы различать стены и пол, но большего от него и не требовалось: не наткнуться ни на что, да поворота не пропустить.
Во дворе дворца рубаха потухла — сияние звезд и ущербной луны оказалось ярче. Возле пруда, усыпанного мелко дрожащими звездами, слуга остановился, снова сложился пополам:
— Мудрый Аркаим ждет тебя во дворце, господин.
Олег кивнул, двинулся дальше один.
Сандаловые ворота, знакомый зал, слабо освещенный мертвенным поблескиванием подсвечников. Свечи, кстати, на них тоже стояли. Наверное, их зажигали тогда, когда света требовалось много. Сейчас в пустом дворце освещение не требовалось никому.
Ведун растерянно огляделся. Тихо, сумрачно, пусто. Зачем же его приглашали? Шаги гостя полностью поглощались коврами, дыхание растворялось в огромном помещении. Тишина здесь царила абсолютная, непостижимая. Или все же не абсолютная?
Середин двинулся дальше, к трону. Остановился, прислушиваясь. Да, в главный зал дворца проникал какой-то посторонний звук. Что-то, похожее на шелест ветра, на шевеление листвы в тихий вечер, на дыхание спящего младенца. И еще — из-за трона в зал проникал слабенький, ощутимый скорее на уровне интуиции, зеленоватый свет.
Олег колебался минут пять — за такие поступки в любой стране голову снесут, глазом моргнуть не успеешь, — потом поднялся по серебряным ступеням, вдохнул сладковатый запах сандалового дерева, обогнул трон и остановился перед стеной из слоновой кости.
Нанесенная на кость эмаль еле заметно светилась — или это светились сами руны? Некие защитные заклятия, что оберегали сидящего на троне правителя от черных слов, черных глаз, черных мыслей. Или эти заклятия хранили то, что скрывалось дальше, за стеной? Тем более, что зеленоватый свет от них исходить не мог никоим образом. Тогда откуда? Откуда-то из-за стены? Сквозь стену? А разве может свет проникать сквозь стены?
— Может, — прошептал Олег. — Может. Если это не стена, а всего лишь тонкая завеса.
Он поколебался еще мгновение, а потом сделал шаг. Руны вспыхнули в глазах, рассыпались звездным дождем, и ведун прошел сквозь слоновую кость, оказавшись в полуовальном помещении, размером всего вдвое уступающем залу по ту сторону. В центре возвышалась мраморная статуя коренастого, широкоплечего, чуть раскосого бога, удерживающего в одной руке плеть, а в другой — факел. Полуобнаженный, в шароварах и туго зашнурованных сапогах, идол пристально смотрел на вошедшего разноцветными глазами — бирюзовым и изумрудным. По помещению от статуи разливался мягкий зеленый свет, не дающий никаких теней.
— Сам ли ты нашел путь к богу Итшахру?
Олег вздрогнул от неожиданного вопроса и торопливо кивнул:
— Да, я нашел этот путь сам.
— Ищешь ли ты корысти в поисках бога Итшахра? — Аркаим вышел у ведуна из-за спины и поставил к ногам истукана чашу с каким-то зельем, напоминающим болотную тину.
— Нет, не ищу.
— Чиста ли душа твоя, нашедший бога Итшахра?
— Да, чиста.
— Готов ли ты служить богу Итшахру честно, преданно, со всем рвением? Клянешься ли ты отдавать свои силы, мудрость и время во имя возвеличивания бога Итшахра отныне и до конца своих дней?
— Клянусь.
В клятве ведуна не было никакой измены, предательства, отказа от своих корней. В отличие от распятого бога, боги Руси никогда не требовали от людей исключительной преданности, отказа и проклинания всех прочих богов, кроме себя. Почитая верховного бога Сварога как
