начала. Так бы и случилось, да только они не рассчитали, что есть ты.
– Но если бы не я, с тобой бы вообще ничего…
– Прекрати! Ты говоришь так, словно они ни в чем не виноваты. Но это же не так, не так. И они должны заплатить по счету. Прислушайся к своим инстинктам и ты поймешь, что правда, а что нет.
– А что правда? – глухо спросил он.
– Правда – это ты. Начнем с этого. – Лорел привлекла его себе. – Я верю. И ты должен поверить. Должен поверить ради меня.
Тепло ее тела придало ему сил. Вот с кого он должен брать пример – с Лорел. Боже, какая же она сильная.
Они долго молчали.
– Мне нужно отправиться в Париж, – сказал наконец Эмблер.
– Это бегство или охота? – с оттенком вызова спросила она.
– Пока не знаю. Так или иначе, я должен спуститься в лабиринт и пройти по нему. Куда бы он ни вел.
– Согласна.
– Но нам необходимо быть готовыми ко всему. Может выясниться, что я действительно не тот, кем себя считаю. Что я кто-то другой. Кто-то, кого не знаем ни ты, ни я сам.
– Ты меня пугаешь, – тихо сказала Лорел.
– Может быть, тебе есть чего бояться. – Он взял ее за руки и тихо добавил: – Может быть, нам обоим есть чего бояться.
Сон долго не приходил, а придя, принес картины из прошлого, которое он еще считал своим.
Лицо матери со скрытыми под слоем крема и пудры синяками… в голосе боль и растерянность.
– Это он сам тебе так сказал? Сказал, что уходит?
– Нет. Он ничего не говорил.
– Тогда я просто не понимаю… Что с тобой? С чего это ты взял? – Она начала злиться.
– Извини, мама, – быстро сказал мальчик.
– Что ты такое удумал? Зачем так говорить?
И его невысказанный ответ: «Разве это не ясно? Разве ты не видишь?»
Лицо матери растаяло… Вместо него появилось сосредоточенное, напряженное лицо Пола Фентона… в глазах – холодный расчет, в голосе – непритворное изумление.
– По-моему, вы настоящий кудесник. Волшебник. Или фокусник. Оп! – и слона на сцене уже нет. Оп! – и нет самого фокусника. Исчез, вместе с плащом, палочкой и прочим. Как вам это удается?
Действительно, как?
И еще одно – расплывчатые черты и ясные глаза. Глаза, в которых застыли прощение и достоинство. Глаза Ван Чан Люна.
– Знаете, кого они мне напоминают? Того древнего умельца, который продавал в деревне копья и щиты и при этом утверждал, что его копье не знает преград, а его щит убережет от любого оружия.
Память вернула, забросила его в Чжаньхуа. Забытые, вытесненные из сознания образы хлынули, словно прорвавший плотину поток.
Он не знал, почему не мог вспомнить их раньше, как не знал, почему смог вспомнить сейчас. Картины, возвращаясь, несли боль, и боль пробуждала еще более ранние воспоминания о боли…
Видя в глазах умирающего на трибуне человека величие, прощение и достоинство, он сам не испытывал ничего похожего. Им овладела ярость, подобной которой он никогда еще не испытывал. Его использовали. Им и его товарищами бесстыдно манипулировали – это было ясно. Досье – гобелен лжи, сотканный из слабых нитей обмана и подтасовок.
К концу дня правительство Тайваня сообщило об аресте нескольких членов леворадикальной группировки, якобы стоящей за убийством; сама организация была внесена в официальный список террористических. Таркин знал о ней кое-что: группа состояла из примерно десятка студентов, вся деятельность которых сводилась к распространению маоистских брошюр и обсуждению неких заумных вопросов революционной доктрины за чашкой жидкого зеленого чая.
В течение последующих четырех дней, пока его коллеги один за другим покидали остров, отбывая к пунктам очередных назначений, Таркин пытался выяснить, что же произошло на самом деле. Мечась от одного центра власти к другому, он почти не замечал того, что происходило вокруг. Тайвань остался в его памяти расплывчатым пятном, в котором проступали очертания пагод с изящными и красочными крышами, заполненные людьми городские улицы, шумные рынки и тесные лавки. Остров был, как ему показалось, перенаселен: повсюду, куда ни посмотри, – люди, люди, люди… на мотороллерах, в крохотных автомобильчиках, в стонущих автобусах, из окон которых любители пожевать бетель шумно сплевывали прямо на тротуар отвратительную, похожую на кровь массу.
Эмблер встречался с информаторами и агентами влияния из местных военных, которые едва скрывали радость от убийства Люна. Он разговаривал с коррумпированными политиканами, бизнесменами, представителями так называемой элиты, с теми, кто по-настоящему управлял страной, и получал от них нужную информацию, откровенно запугивая одних и беззастенчиво льстя другим. Он слишком хорошо знал их и им подобных, чтобы ошибиться в выборе средств. За осторожными, тщательно подобранными словами Эмблер легко читал их истинные чувства. Да, он знал этих людей.
Теперь пусть и они узнают его.
На третий день Эмблер отправился в Пейту. Расположенный в десяти милях к северу от Тайбея, Пейту был когда-то городом-курортом, известным своими горячими источниками. Позднее город превратился в недоброй славы район красных фонарей. Сейчас в нем совмещалось и первое, и второе. Посетив дом чайных церемоний и забросив вещи в номер дешевого отеля, Эмблер отправился в местный «музей» горячего источника, что-то вроде современной купальни. На четвертом этаже его ждала встреча с круглолицым молодым человеком, племянником влиятельного генерала, вовлеченного в торговлю наркотиками и помогающего организовывать поставки героина из Бирмы на Тайвань, а с Тайваня в Токио, Гонолулу и Лос-Анджелес. Годом ранее этот молодой человек решил баллотироваться в парламент, и хотя он лучше разбирался в марках коньяка, чем в политических вопросах, проблем у поддерживаемого партией власти кандидата возникнуть было не должно. Тогда же ему стало известно о переговорах, которые Люн вел с другим кандидатом. Новость сильно опечалила перспективного политика: в случае поддержки соперника Люном его собственное будущее оказывалось под вопросом. Мало того, в случае успеха антикоррупционной кампании Люна и вынужденных мер правительства тучи сгустились бы и над его дядей- генералом.
Погруженный по грудь в горячую, «дымящуюся» воду, молодой человек пялился остекленелыми глазами в экран телевизора, когда подошедший Таркин вынул из ножен шестидюймовый титановый кинжал с зазубренным лезвием. Упирался начинающий политик недолго и после нескольких надрезов на черепе, когда вода вокруг стала мутной, проявил желание сотрудничать. Таркин хорошо знал, что чувствует человек, ослепленный собственной, стекающей в глаза кровью.
Рассказанное подтвердило подозрения. Содержащаяся в досье информация была заготовлена и предоставлена политическими противниками Люна, а содержащиеся в ней факты позаимствованы из биографии другого соискателя высокого поста и умело вплетены в полотно лжи для придания достоверности и убедительности. Но оставалась еще одна загадка. Каким образом грубо сработанная дезинформация попала в сети Отдела консульских операций? Как удалось вовлечь в обман ППС?
Профессионалы разведслужб хорошо знакомы с приемом информационной подножки: у каждого политика есть враги, готовые сообщить нечто такое, что способно содействовать его падению. Но при отсутствии подтверждения незаинтересованных сторон такие сведения просто не принимаются во внимание. Шквал обвинений и инсинуаций в адрес политика-реформатора был почти ожидаем. Неожиданным и необъяснимым выглядел полный провал аналитической службы ППС.
Таркин понимал – переполняющие его чувства опасны. Опасны как для других, так и для него самого.
Эмблер проснулся совсем разбитым, как будто вовсе и не спал, и виноват в этом был не
