— Алла, — мягко сжал он ее руки, — не в словах дело, пойми. Так распорядилась судьба, не надо в этом никого упрекать.
— Надо, — упрямо возразила она, — и я — виню. Себя — за глупость, беспечность, за эгоизм и легкомыслие. Тебя — тоже. За что — подумай сам. — Отняла руки, всмотрелась в его лицо и тихо добавила: — Я сделала одну ошибку — всего одну. Как можно за единственную глупость казнить человека всей жизнью? Разве это справедливо?
— Мне очень жаль. — Вот и все, что он смог сказать в ответ.
После ее ухода долго ворочался без сна. Ругал свою глупую бескомпромиссность, корил за неумение прощать, винил собственное бессердечие. Но переступить через себя не мог, не мастак он клеить разбитые чашки. Да и Алла пришла слишком поздно, когда возвращаться уже было не к кому. Поняла она это? Наверное. И, быть может, поэтому так провела рукой по его щеке, стоя на пороге перед открытой дверью. Как будто прощалась навек, и расставание это было смиренным и печальным.
Засыпая, он не к месту вспомнил чужой разбитый нос, смешную шепелявость и странный взгляд, полоснувший по глазам.
Через четыре месяца хронического недосыпа доктор физических наук, профессор Глебов Борис Андреевич подал в Патентное ведомство заявление о выдаче патента на изобретение — аппарат «Луч», применяемый в медицине для лечения онкологических заболеваний.
До осени все дни прокатались пестрым тугим клубком, выпутаться из которого не представлялось никакой возможности, даже теоретической. Он так и не. выбрал время на поездку в деревенский дом Фролова. Но дал себе слово, что не позднее декабря обязательно туда смотается и вытащит этот загадочный кирпич. А сейчас Глебов успокаивался тем, что волю Андрея Борисовича выполнил, заявку подал и теперь никакие кирпичи — ни лежащие, ни падающие на голову — не заставят его отступиться. К тому же не привык он делать «за что-то», его незыблемый постулат — несмотря ни на что. Вот получит патент, а потом уж и поглядит, какой сюрприз приготовил ему зеркальный тезка. А пока Борис вкалывал как проклятый. Будни — до позднего вечера в «Стежке», выходные — до полуночи дома, за письменным столом, сопоставляя, дополняя, проверяя. На работе было все спокойно, никто не звонил с угрозами, не требовал, не просил. И временами стало казаться, что Фролов преувеличивал свои опасения и погиб он, скорее всего, по вине пьяного водилы.
Однажды вечером, около одиннадцати раздался звонок, и приятный мужской голос с мягким акцентом попросил господина Глебова.
— Слушаю вас! — ответил Борис.
— Добрый вечер! Прошу простить поздний звонок, но раньше к телефону никто не подходил. — Незнакомец старательно выговаривал каждое слово. — Разрешите представиться. Мое имя — Ив де Гордэ. Я — гражданин Франции, и в моих жилах течет русская кровь. Очень прошу вас о встрече.
Это прекрасно! Его жизни для полного счастья как раз и не хватает француза со смешанной кровью и вычурной манерой изъясняться.
— Завтра можно? — не отставал лягушатник. — У меня очень болен сын, — дрогнул вежливый голос. — И я знаю, вы можете помочь.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Кто же там работает, в этом Патентном ведомстве? Кажется, они обязаны хранить полную конфиденциальность и защищать интересы России, а уж никак не Франции.
— Я послезавтра улетаю, — нудил француз, — прошу вас, помогите! Медлить нельзя!
— Простите, но я еще не получил патент, у меня нет лицензии. Я не имею права браться за лечение вашего сына.
— Нет проблем, — уверил странный абонент. — Я — деловой человек, могу решить многие вопросы. Но умоляю: спасите Жака! Невозможно отцу жить, а сыну умереть. Так несправедливо! — Трубка замолчала, будоража чужим горем.
Черт, да он сам болен! И его болезнь в том, что не умеет отказать в беде. Заболевание — врожденное, форма — хроническая, излечению не подлежит. Симптомы — доброта себе во вред и глупость, которой пользуются все кому не лень. Проклятие!
— Хорошо, завтра в девять. Раньше не могу.
— Господи, спасибо! — совсем не по-французски обрадовался француз.
Следующим вечером Борис входил в малый зал ресторана на Полянке. Метрдотель, услышав его фамилию, тут же провел к столику, за которым томился в ожидании хорошо одетый господин лет пятидесяти с хвостом. От него за версту несло заграницей и немалыми деньгами. Борису понравились глаза — умные, добрые и очень грустные. Лицо показалось смутно знакомым, как будто он его уже где-то видел. Но ломать над этим голову не стал, видно, дело просто в типаже: под таких гримируют наших актеров, изображающих ненаших аристократов.
— Добрый вечер! — Господин привстал со стула и тепло пожал протянутую руку. — Позвольте еще раз представиться: Ив де Гордэ. Большое спасибо, что взяли для меня время.
— Выбрали, — улыбнулся Борис.
— О, да-да, — закивал француз, — я иногда делаю ошибки, жена поправляет. Она — русская и очень красивая.
— Ваша супруга сейчас с сыном?
— Нет. Это — мой сын от первого брака, — пояснил де Гордэ, — он совсем взрослый. У него своя семья.
— Ну, что ж, приступим к делу? — предложил Глебов. — У вас с собой медицинское заключение?
— Да, конечно! — Иностранец поспешно выложил на стол бумаги. — Вот, здесь все написано.
Борис уткнулся в изучение медицинских терминов и только позже удивился русскому тексту.
— Вам кто-то переводил?
— Жена, — просиял иностранец, — она очень умная!
«Нет, это — патология! Какой же красотке удалось его так охмурить? Видно, здорово постаралась». Через пару минут он и думать забыл о матримониальных радостях отца, его волновал сын. А еще через пятнадцать стало ясно: парня можно спасти. На столе красовались аппетитные закуски, в бокалах краснело вино, но француз ни к чему не притрагивался, ждал, когда русский маг закончит изучать бесстрастные показания французских врачей. Отложив в сторону последний лист, Борис уже твердо знал: дело выгорит.
— Хорошо, я попытаюсь помочь.
— Жак будет здоров? — Бедняга не выдержал напряжения и закашлялся.
Глебов подождал, пока тот успокоится, и коротко ответил:
— Постараюсь. — Обнадеживать нельзя. Но как не подарить надежду!
Через две недели, сдавшись умоляющим просьбам, Борис вылетел на два дня в Париж. Своими глазами посмотреть на Жака, поговорить с врачами и решить вопрос о транспортировке больного в Москву. Он пропускал один рабочий день.
В аэропорту Орли профессора встретил де Гордэ. Отвез в гостиницу и, прощаясь, предупредил, что заедет за ним в семь. Француз горел желанием пригласить русского ученого к себе на обед. Перспектива не показалась заманчивой, но отклонить приглашение было бы невежливо, и Глебов согласился. Хотя с большим удовольствием потратил бы свободный вечер на Париж, чем на унылый визит.
В таких домах он еще не бывал, разве что видел в фильмах. Огромный холл, выложенный мрамором, обилие цветов в изысканных фарфоровых вазах, роскошный ковер, в котором чуть не по щиколотку утопает нога. Уже с порога здесь все дышало роскошью, и чувствовался хороший вкус. В овальной столовой ждал накрытый стол со свечами, где свободно могли бы отобедать еще человек двадцать. Стены украшали картины модернистов, в углу пылал камин. У камина, спиной к вошедшим, стояла высокая стройная женщина в длинном сером платье. Тугой узел на затылке открывал изящную шейку с ниткой мерцающего крупного жемчуга. Отсутствие верхнего электрического света и отблески огня делали неподвижную фигуру танцующей, волновали и будили воображение.
— Дорогая, познакомься! Это — профессор Борис Глебов, наша надежда на чудо.
Женщина медленно повернулась.
— Добрый вечер, господин Глебов! — На московского гостя невозмутимо смотрели знакомые серые
