Толстой Лев Николаевич
Записки маркера
Л.Н.Толстой
ЗАПИСКИ МАРКЕРА
(1853-1855)
Так часу в третьем было дело. Играли господа: гость большой (так его наши прозвали), князь был (что с ним всё ездит), усатый барин тоже был, гусар маленький, Оливер, что в актерах был, Пан были. Народу было порядочно. Гость большой с князем играли. Только вот я себе с машинкой круг бильярда похаживаю, считаю: девять и сорок восемь, двенадцать и сорок восемь. Известно, наше дело маркёрское: у тебя еще во рту куска не было, и не спал-то ты две ночи, а всё знай покрикивай да шары вынимай. Считаю себе, смотрю: новый барин какой-то в дверь вошел, посмотрел, посмотрел да и сел на диванчик. Хорошо. 'Кто, мол, это такой будет? из каких, то есть', думаю про себя. Одет чисто, уж так чисто, что как с иголочки всё платье на нем: брюки триковые клетчатые, сюртучок модный, коротенький, жилет плюшевый и цепь золотая, а на ней всякие штучки висят. Одет чисто, а уж из себя еще того чище: тонкий, высокий, волоса завиты наперед, по-модному, и с лица белый, румяный, - ну, сказать, молодец. Оно известно, наше дело такое, что народу всякого видим; и самого что ни есть важного, и дряни-то много бывает, так всё хотя и маркёл, а к людям приноровишься, то есть, в том разе, что в политике-то кое-что смыслишь. Посмотрел я на барина, - вижу, сидит тихо, ни с кем не знаком, и платье-то на нем новехонько; думаю себе: али из иностранцев, англичан будет, али ив графов каких приезжих. И даром что молодой, вид имеет в себе. Подле него Оливер сидел, так посторонился даже. Кончили партию. Большой проиграл, кричит на меня: - Ты, - говорит, - всё врешь: не так считаешь, по сторонам смотришь. Бранится, кий шваркнул и ушел. Вот поди ты! По вечерам с князем по пятидесяти целковых партию играют, а тут бутылку макону проиграл и сам не в себе. Уж такой характер! Другой раз до двух часов играют с князем, денег в лузу не кладут, и уж знаю, денег нет ни у того, ни у другого, а всё форсят: - Идет, - говорит, - от двадцати пяти угол? - Идет! Зевни только али шара не так поставь - ведь не каменный человек! - так еще норовит в морду заехать. - Не на щепки, - говорит, - играют, а на деньги. Уж этот пуще всех меня донимает. Ну, хорошо. Только князь и говорит новому барину-то, как большой ушел: - Не угодно ли, - говорит, - со мной сыграть? - С удовольствием, говорит. Сидел он, так таким фофаном смотрит, что ну! Куражный то есть из себя; ну, а как встал, подошел к бильярду, и не то: заробел. Заробел, не заробел, а видно, что уж не в своем духе. В платье, что ли, в новом неловко, али боится, что смотрят все на него, только уж форцу того нет. Ходит боком как-то, карманом за лузы цепляет, станет кий мелить - мел уронит. Где бы и сделал шара, так всё оглядывается да краснеет. Не то, что князь: тот уж привык - намелит, намелит себе руку, рукава засучит, да как пойдет садить, так лузы трещат, даром что маленький. Сыграли две ли три партии, уж не помню, князь кий положил, говорит: - Позвольте узнать, как ваша фамилия? - Нехлюдов, - говорит. - Ваш, - говорит, - батюшка корпусом командовал? - Да, - говорит. Тут по-французски что-то часто заговорили; уж я не понял. Должно, всё родство вспоминали. - А ревуар, - говорит князь: - очень рад с вами познакомиться. Вымыл руки и ушел кушать; а тот стоит с кием у бильярда, шарики поталкивает. Наше дело, известно, с новым человеком что грубей быть, то лучше: я взял шары да и собираю. Он покраснел, говорит: - Можно еще сыграть? - Известно, - говорю, - на то бильярд стоит, чтоб играть. А сам на него не смотрю, кии уставляю. - Хочешь со мной играть? - Извольте, - говорю, - сударь! Шары поставил. - На пролаз угодно? - Что такое значит, - говорит, - на пролаз? - Да так, - я говорю, - вы мне полтинничек, а я под бильярд пролезу. Известно, ничего не видамши, чудно ему показалось, смеется. - Давай, - говорит. Хорошо. Я говорю: - Мне вперед сколько пожалуете? - Разве, - говорит, - ты хуже меня играешь? - Как можно, - я говорю, - у нас против вас игроков мало. Стали играть. Уж он и точно думает, что мастер: стучит так, что беда; а Пан сидит да всё приговаривает: - Вот так шар! Вот так удар! А какой!.. ударишка точно был, да расчету ничего не знает. Ну, как водится, проиграл я первую партию: полез, кряхчу. Тут Оливер, Пан с местов пососкочили, киями стучат. - Славно ! Еще, - говорят, - еще ! А уж чего 'еще' ! Особенно Пан-то за полтинник рад бы не то под бильярд, под Синий мост пролезть. А то туда же кричит: - Славно, - говорит, - пыль не всю еще вытер. Петрушка маркёл, я чай, всем известен. Тюрин был да Петрушка маркёл. Только игры, известно, не открыл: проиграл другую. - Мне, - говорю, - с вами, сударь, так и так не сыграть. Смеется. Потом как выиграл я три партии - у них сорок девять было, у меня никого - я положил кий на бильярд, говорю: - Угодно, барин, на всю? - Как на всю? - говорит. - Либо три рубля за вами, либо ничего, - говорю. - Как, - говорит, - разве я с тобой на деньги играю? Дурак! Покраснел даже. Хорошо. Проиграл он партию. - Довольно, - говорит. Достал бумажник, новенький такой, в аглицком магазине куплен, открыл, уж я вижу, пофорсить хотел. Полнехонек денег, да всё сторублевые. - Нет, - говорит, - тут мелочи нет. Достал из кошелька три рубля. - Тебе, - говорит, - два, да за партии, а остальное возьми на водку. Благодарю, мол, покорно. Вижу, барин славный! Для такого можно полазить. Одно жаль: на деньги не хочет играть; а то, думаю, уж я бы изловчился: глядишь, рублей двадцать, а то и сорок потянул бы. Как Пан увидел деньги у молодого барина-то: - Не угодно ли, говорит, со мной партийку? Вы так отлично играете. - Такой лисой подъехал. - Нет, - говорит, - извините: мне некогда. - И ушел. И чорт его знает, кто он такой был, Пан этот. Прозвал его кто-то паном, так и пошло. День деньской, бывало, сидит в бильярдной, всё смотрит. Уж его и били-то, и ругали, и в игру ни в какую не принимали, всё сидит себе, принесет трубку и курит. Да уж и играл чисто... бестия! Хорошо. Пришел Нехлюдов в другой раз, в третий, стал часто ходить. И утром, и вечером, бывало, ходит. В три шара, алагер, пирамидку - всё узнал. Смелей стал, познакомился со всеми и играть стал порядочно. Известно, человек молодой, большой фамилии, с деньгами, так уважал каждый. Только с одним с гостем с большим раз как-то повздорил. И из-за пустяков дело вышло. Играли алагер князь, гость большой, Нехлюдов, Оливер и еще кто-то. Нехлюдов стоит около печки, говорит с кем-то, а большому играть, - он же крепко выпимши был в тот раз. Только шар его и придись как раз против самой печки: тесненько там, да и любит он размахнуться. Вот он, не видал, что ли, Нехлюдова, али нарочито, как размахнется в шара, да Нехлюдова в грудь турником ка-ак стукнет! Охнул даже сердечный. Так что ж? Нет того, чтоб извиниться - грубый такой! Пошел себе дальше, на него и не посмотрел; да еще бормочет: - Чего, - говорит, - тут суются? От этого шара не сделал. Разве нет места? Тот подошел к нему, побледнел весь, а говорит, как ни в чем не был, учтиво так: - Вы бы прежде, сударь, должны извиниться: вы меня толкнули, - говорит. - Не до извинений мне теперь: я бы, - говорит, - должен выиграть, а теперь, говорит, - вот моего шара сделают. Тот ему опять говорит: - Вы должны, - говорит, - извиниться. - Убирайтесь вы, - говорит. - Вот пристал! А сам всё на своего шара смотрит. Нехлюдов подошел к нему еще ближе да за руку его. - Вы невежа, - говорит, - милостивый государь! Даром что тоненький, молоденький, как девушка красная, а какой задорный: глазенки горят, вот так съесть его хочет. Большой-то гость мужчина здоровый, высокий, куда Нехлюдову! - Что-о? - говорит, - я невежа! Да как закричит, да как замахнется на него. Тут подскочили, кто был, за руки их поймали обоих, растащили. Тары да бары, Нехлюдов говорит: - Пусть он мне удовлетворенье даст, он меня оскорбил, дескать, - т. е. дуэль хотел с ним иметь. Известно, господа: уж у них такое заведение... нельзя!.. Ну, одно слово, господа! - Никакого, - говорит, - удовлетворенья знать не хочу! Он мальчишка, больше ничего. Я его за уши выдеру. - Ежели вы, - говорит, - не хотите драться, так вы не благородный человек. А сам чуть не плачет. - А ты, - говорит, - мальчишка: я от тебя ничем не обижусь. Ну, развели их, как водится, по разным комнатам. Нехлюдов с князем дружны были. - Поди, - говорит, - ради Бога, уговори его, чтобы он, то есть, на дуэль согласие сделал. Он, - говорит, - пьян был; может, он опомнится. Нельзя, говорит, - этому так кончиться. Пошел князь. Большой говорит: - Я, - говорит, - и на дуэли, и на войне дрался. Не стану, - говорит, - с мальчишкой драться. Не хочу, да и шабаш. Что ж, поговорили, поговорили, да и замолчали; только гость большой перестал к нам ездить. Насчет этого, то есть канфузу, какой петушок был, амбиционный был... то есть, Нехлюдов-то... а уж что касается чего другого прочего, так вовсе не смыслил. Помню раз: - Кто у тебя здесь есть? - говорит князь Нехлюдову-то. - Никого, - говорит. - Как же, - говорит, - никого? - Зачем? - говорит. - Как зачем? - Я, - говорит, - до сих пор так жил, так отчего же нельзя? - Как: так жил? Не может быть! И заливается-хохочет, и усатый барин тоже хохочет. Совсем на смех подняли. - Так никогда? - говорят. - Никогда. Помирают со смеху. Я, известно, сейчас понял, что они так над ним смеются. Смотрю: что, мол, будет из него? - Поедем, - говорит князь, - сейчас. - Нет, ни за что! - говорит. - Ну, полно! это смешно, - говорит. - Выпей для куражу, да и поедем. Принес я им бутылку шампанского. Выпили, повезли молодчика. Приехали часу в первом. Сели ужинать, и собралось их много, что ни есть самые лучшие господа: Атанов, князь Разин, граф Шустах,
