- Ну-с, кто хочет слова? Вот вы, например, мсье Букашкин? - обращается Холло к Мушкину. - Почему бы вам не попробовать покритиковать нас с позиции дряхлеющего реализма.
- А что, собственно, критиковать? - с деланным равнодушием спрашивает Антон. - Что-то я не вижу перед собой произведений искусства.
И он демонстративно осматривает стены, делая вид, что не замечает развешанных на них картин.
- Протрите-ка глаза, детка!.. - басит кто-то с пола.
- Спокойствие, господа, - жестом священнослужителя простирает руки Холло. - Разве вы не понимаете, что это всего лишь примитивный полемический прием? Товарищ Букашкин отлично видит, что перед ним портрет прелестной гимнастки, сработанный в стиле абстрактного восприятия вещества и пространства.
- Вы, конечно, не случайно назвали эту мазню портретами гимнастки, а не портретами Маши, - усмехается Антон. - Ибо Маша - это нечто конкретное, и настолько конкретное, что вы просто не в состоянии его изобразить из-за отсутствия элементарного мастерства. А гимнастка - это, по-вашему, уже абстракция. Тут вы в своей стихии, ибо любой штрих на любом фоне можете объявить 'пространством, непрерывностью и временем', как это сделал художник Паризо, изобразивший на желтом фоне коричневые палочки.
Опять кто-то из бородачей подает грубую реплику, но Холло грозно шипит на него. Он совершенно уверен в своей победе над Мушкиным и не торопится расправляться с ним.
- Я умышленно привожу вам примеры 'живописи', сработанной в вашей излюбленной манере, в духе пространственно-временного континуума, - с завидным хладнокровием продолжает развивать свою мысль Антон.
- Ну и что же? - нагло таращит глаза Холло. - Что вы хотите этим сказать? Да ничего, видимо, кроме собственного невежества. Вы ведь все еще мыслите категориями прошлого века и смотрите на мир глазами человека, знакомого лишь с геометрией Эвклида, и понятия, наверно, не имеете о геометрии Лобачевского - Римана.
Илью так и подмывает вступить в бой, но он сдерживает себя, давая возможность парировать первые удары Холло Антону, которого он уже уопел оценить как достойного своего соратника. По всему чувствуется, что бой будет жарким, нужно, значит, беречь силы.
- Мы уже знакомы с вашей манерой спекулировать отдельными положениями теории относительности, - спокойно возражает своему оппоненту Антон. - Вам кажется, будто Эйнштейн опрокидывает все прежние представления о времени и пространстве. И этого вам достаточно, чтобы попытаться расправиться с реалистическим искусством, изображающим события в определенный момент времени и в реальном пространстве.
- А вы не занимайтесь демагогией! - выкрикивает кто-то из 'ультра'. - Что же, по-вашему, теория относительности ничем не отличается от механики Ньютона? Не отрицает ее разве?
- Да учились ли вы хоть в средней-то школе? - не выдержав, восклицает старший брат Маши, Сергей Зарницын. - Должны знать тогда, что теория относительности Эйнштейна вовсе не отрицает физики Ньютона. Она лишь исследует более сложные явления.
- Подкрепи же и ты его чем-нибудь, - толкает внука локтем в бок Михаил Богданович.
Но прежде, чем Илья успевает раскрыть рот, в бой вступает второй брат Маши, Алеша:
- И вообще - читал ли кто-нибудь из вас Эйнштейна?
- А сами-то вы читали? - хихикает какой-то бородач. - Неужто хватило силенок?
- Представьте себе-кое-что читал... И потому знаю, что теория относительности не разрушает прежней физики, но позволяет глубже вникнуть в суть...
- Вот и мы за то же! - прерывает его Холло. - За оценку старых понятий с более современных позиций. Старые понятия не учитывали ведь вращения Земли и изменения в связи с этим течения времени.
- А каковы же, однако, эти изменения? - нарушает наконец молчание Илья.
- Какие бы ни были, но они есть, - неопределенно отвечает Холло.
- А надо бы знать, какие именно, - вставляет замечание и Михаил Богданович.
Все 'ультра', как по команде, поворачиваются к своему идеологу, а он угрюмо молчит.
- Ведь вы, Холопов, на физико-математическом учились когда-то, могли бы и знать, - укоризненно качает головой Михаил Богданович,
- Да он это знает, конечно, - понимающе усмехается Антон Мушкин. - Ему просто невыгодно называть цифры.
- А цифры таковы, - спокойно продолжает Илья. - Земля наша, как вам должно быть известно, вращается вокруг своей оси со скоростью ноль целых четыреста шестьдесят три тысячных километра в секунду. А по орбите вокруг Солнца движется она со скоростью тридцати километров в секунду. И даже скорость обращения Солнца со всеми ее планетами вокруг центра Галактики не превышает двухсот сорока километров в секунду. Ну, а течение времени, как вам должно быть известно, начинает заметно сказываться лишь при скоростях, близких к тремстам тысячам километров в секунду.
Бородачи смущенно ежатся, но Митро Холло все еще не теряет надежды одержать победу.
- Ну, а то, что по Эйнштейну пространство искривлено, спрашивает он, - вы тоже будете отрицать?
- И не собираюсь, - спокойно покачивает головой Илья. Установленная Эйнштейном связь между тяготением и геометрией мира подтверждена ведь экспериментально.
- Из этого не следует, однако, что вы имеете право уродовать человеческие тела и корежить натюрморты! - выкрикивает Антон Мушкин.
- Почему же, если факт искривления пространства подт&ержден экспериментально? - усмехается заметно воспрянувший духом Митро Холло. - В наше время только метафизики изображают пространство прямыми линиями.
- А вы знаете, каково реальное искривление этих прямых линий в природе? - спрашивает Илья. - В настоящее время совершенно точно установлено, что световые лучи, испускаемые звездами, проходя мимо Солнца, искривляются лишь на ноль целых восемьдесят семь сотых угловой секунды. К тому же эта кривизна сказывается только при длине луча, равной примерно ста пятидесяти миллионам километрам. А каковы размеры вашей натуры?
Кое-кто из 'ультра' смущенно хихикает. Они заметно обескуражены и уже без прежнего почтения поглядывают на своего вдохновителя.
- В стане врагов явное смятение, - шепчет Илье Михаил Богданович. - Пора наносить им решающий удар.
- Давайте поговорим теперь начистоту, товарищ Холопов, как физик с физиком. Разве же вы не понимаете, что для того, чтобы иметь основание применять в живописи эйнштейновскую трактовку пространства-времени, нужно, чтобы натура живописца либо сам живописец двигались со скоростью света?
- А это явный абсурд, - запальчиво восклицает Сергей Зарницын.
- Но, допустим, однако, возможность такого движения художника к его натуре или наоборот - натуры к художнику, спокойно продолжает свое рассуждение Илья. - Что же тогда произойдет? А произойдет то, что и объект произведения и его творец, сокращаясь в направлении своего движения, просто перестанут существовать друг для друга как протяженные тела. И будет все это в строгом соответствии с законами той самой теории относительности, на которую вы так опрометчиво ссылаетесь.
Теперь смеются уже все абстракционисты. Растерянно улыбается и сам Холло.
Маша плохо спит эту ночь. Ей снятся изуродованные человеческие тела, скомканные пространства, чудовищные галактики, излучающие диковинно искривленные лучи. Лишь изредка мелькают нормальные человеческие лица и среди них строгий профиль Ильи Нестерова. У абстракционистов она видела Илью впервые, и он запомнился ей. И, как ни странно, во сне она разглядела его лучше, чем тогда в подвале. Он очень похож на свою мать, Ирину Михайловну. Такой же энергичный профиль и красивые глаза. А густые брови - это у него, видимо, от деда, Михаила Богдановича.
Проснувшись, Маша думает, что уже утро, но из-под дверей комнаты братьев сочится электрический свет, - значит, еще ночь и они сидят за своими книгами или шепчутся, обмениваясь впечатлениями от схватки с абстракционистами.
Надо бы пойти, заставить их лечь спать, но у нее нет сил подняться с дивана. Она чувствует себя такой усталой, будто весь день провела на изнурительной репетиции. Да и просыпается она только на несколько
